Ганна Грыдасава,

студэнтка 2 курса спецыяльнасці "Славянская філалогія"

Падчас праходжання летняй практыкі ў архіве ВНЛ Ганна зацікавілася вуснай гісторыяй. Улічваючы, што працавала летам яна надзвычай плённа і назбірала значную колькасць фальклорных адзінак (згодна з летнім праектам "Гарадскі фальклор"), у Ганны было дастаткова матэрыялу для ўтварэння ўласнага даследавання. Вынікі апошняга і былі прадстаўленыя на Круглым Стале.

Устная история Минска: война глазами ребёнка

Своей целью я поставила исследовать специфику восприятия окружающей действительности ребенком в условиях оккупации и военных действий. Свои исследования я проводила на основе воспоминаний Гладкого Артура Георгиевича 1935 г.р., который приходится мне дедушкой.  Также я выявила некоторые характерные черты быта того времени. Еще  задачами  этой работы являются составление образа врага, оккупанта в восприятии ребенка, узнать, что такое война в понимании ребенка. Интересно также мировоззрение и жизненная позиция детей, растущих в реалиях военного времени, иными словами, что именно помогало детям не терять веры в будущее, сохранить волю к жизни и вырасти в итоге обычным человеком. Еще в этой работе я проследила разницу между восприятием войны ребенком и осмыслением этого времени уже взрослым человеком. Короче говоря, я проследила, как человек вспоминает войну и как он понимает то, что вспоминает с учетом прожитых лет и полученного жизненного опыта.
Первое, о чем хотелось бы порассуждать, это то, как ребенок видит войну и воспринимает ее. Сразу необходимо отметить, что речь пойдет о минчанине, т.е. о городском ребенке, жившем в условиях оккупации и не имевшем необходимости уходить в партизаны, работать на подполье и тому подобное. 
Итак, что же такое война в глазах ребенка? По сложившимся впечатлениям от воспоминаний Гладкого А.Г. можно сделать двоякий вывод. С одной стороны ребенок всегда и везде остается ребенком, даже во время войны. И детство минчан в это время не было лишено игр, развлечений. Но с другой стороны, все это было омрачено голодом, лишениями, смертями близких людей, холодом, страхом и опасностью. Поэтому возникает вопрос, были ли игры детей во время войны играми в нашем понимании этого слова, или же это была попытка спрятаться от ужасающей реальности? Или с помощью игры дети хотели сами стать участниками происходящего, внести какой-то свой вклад в события. По словам информанта большинство игр были, если можно так выразиться, на военную тематику. Например, перевернутая телега была импровизированной зениткой. Очень часто бывало, что дети играли с невзорвавшимися снарядами или обстреливали с рогаток окна домов, в которых поселились немцы, не понимая, к чему это может привести.

«Как-то с ребятами нашли снаряд неразорванный после бамбежки, небольшой такой, несильный. А что – малыя, дурныя, решили в костер закинуть. Развели, значит, костер, кинули и сидим, ждем. А он не взрывается. Ну тут один пацан решил рукой его пошевелить. Сунул руку в угли и тут снаряд как рванет. Паренек без пальцев остался. Да и без руки тоже».

«Как-то мы с братом вытащили на огород телегу, поставили оглоблями вверх, и давай играть в зенитчиков: самолет пролетает, а мы трясем телегу и кричим: “ТРАТАТАТА”. А самолеты-то низко летают, аэродром же в двух шагах. И пилот смоооотрит, смоооотрит и дальше летит. И тут бабка выбегает, ах вы такие-сякие мать вашу разтак, за уши оттягивает, телегу перевернула, орет благим матом, а если б расстрелял или бомбу скинул? Кто б разбирался, что это дети играют? »

То есть в общем и в целом мы видим, что с одной стороны дети оставались детьми, которые играли и слушали сказки, а с другой стороны мы видим детей, которые еще до 10 лет начинали курить, драться, учиться жить впроголодь и т.д.

«Ну еще как немцы приучали пацанов курить. Мы уже идем, идет немецкий офицер, вааажный, пистолет заткнут. “Пан! Дай закурить!”. Ни слова ни говоря, достает портсигар, вынимает каждому сигарету, а сигареты было в диковинку, у нас папиросы только были – “Казбек”, “Беломор” и прочие. Зажигалку подносит, тоже диковинка, у нас зажигалки были такие *показывает* камешки тык-тык и фитиль подсовывали. Кто затянется с пацанов – кащляет до упаду. Потом привыкли курить. Так что считай, что я с детских лет курил. Особенно в техникуме. А в перерыв прямо в классе закуриваем папиросу пых-пых, девушки ворчат, а мы пых-пых *смеется* как взрослые. Одна говорит на меня: “такой малой и курит!” А я маленький ростом был у техникуме. Потом подрос».

Далее хотелось бы сказать об образе врага впредставлении ребенка. Сразу бросается в глаза то, что немцы в воспоминаниях не предстают ужасными, т.е. они, безусловно, остаются врагами и оккупантами, но в словах А. Гладкого не видно ненависти или презрения, как это бывает проскальзывает в воспоминаниях людей, которые в то время были уже взрослыми. Здесь же видна только грусть, злость и обида. Однако, когда информант уже оценивает происходившее со стороны, появляются уже другие чувства и эмоции. И это опять-таки не ненависть, а осознание чудовищности этих событий. Отсюда же возникает и нежелание вообще говорить на эту тему, вспоминать военное время. Немец глазами ребенка – это, разумеется, враг, но враг не вызывающий желания убить его на месте, а вызывающий неприязнь и, что удивительно, некоторое подобие любопытства. А если смотреть на осмысление уже взрослого человека, то можно сразу заметить неприятие и непонимание жестокости и насилия, происходившего во время войны. Также информант отметил, что ненависть к мирному населению у немцев появилась только после смерти Кубе. Интересно то. Что чуть ли не единственное слово, которым А. Гладкий описывает немцев, это «зараза». Сам же образ в воспоминаниях получается каким-то гротескным и как будто чужеродным, неестественным. Однако информант отмечает, что не все солдаты из них хотели воевать, и что среди них были и хорошие люди, которые даже спасали жизни местным.
Если говорить о жизненной позиции, то можно отметить, что она была весьма позитивной, т.е. люди не теряли надежды на победу. Такой вывод можно сделать, читая воспоминания о повседневной жизни, где все равно оставалось место радости. Когда же информант не вспоминает, а высказывает свою собственную позицию, он говорит: «Только и ждали, когда на нас бомба упадет». И непонятно, что именно это значит: постоянный страх смерти или ожидание смерти как избавления. Но все же мне кажется, что только надежда и жизнелюбие могли помочь любому человеку не сойти с ума.
В жанре устной истории всегда ярко выражены характерные черты быта описываемого времени. Так из воспоминаний Гладкого Артура Георгиевича можно узнать, что во время войны в Минске почти не было зажигалок (либо спички, либо огниво), и сигареты были большой редкостью. И таких деталей достаточно много, чтобы узнать много подробностей об укладе жизни в то время.
Часть этих воспоминаний я собрала этим летом, а часть записала еще будучи в начальной школе. И стоит отметить, что когда я была ребенком, информант охотно рассказывал все, но в основном это были просто отдельные случаи из жизни, местами даже смешные, при этом информант избегал говорить о смертях, насилии и жестокости. Когда же я собирала воспоминания сейчас, информант говорил в основном о самом страшном, жутком, при этом начинал рассказывать после долгих уговоров, с нежеланием. 
Выходит так, что человек, рассказывая о детстве, как будто сам снова становится ребенком, заново переживает события и рассказывает об этом как ребенок. Ребенок  (в данном случае) воспринимает ее как данность, часть жизни. Когда же человек уже как взрослый говорит о пережитом, анализирует его, появляется отторжение, неприятие событий, непонимание. Человек как будто не может в это поверить. 
В этом небольшом отчёте о летней фольклорной практике я говорю о личном опыте конкретного человека. Данный опыт во многом уникален - ведь благодаря таким свидетельствам очевидцев мы можем соприкоснуться с самой эпохой, в которую они жили, и сохранить мельчайшие детали их переживаний, мировосприятия. На мой взгляд, это невероятно ценно.