20–21 ноября 2014 года в Минске состоялась V Международная научно-практическая конференция «Традиции и современное состояние культуры и искусств». Я выступила с докладом «Калевальские модели в поэме Якуба Коласа «Сымон-музыка», и первый вопрос, обращенный ко мне после выступления, поступил от руководителя секции фольклористики и славистики Р.М. Ковалевой: как я пришла к теме доклада? С.В. Федулов – кандидат технических наук, внук основоположника мордовской литературы Я.П. Григошина, разделившего с моим отцом трагическую судьбу сотен необоснованно репрессированных писателей СССР[1, 2], - представил меня аудитории как дочь классика белорусской литературы Андрея Мрыя. Вопрос Риммы Модестовны вмещал в себя почти всю мою жизнь... Аудитория слушала внимательно, заинтересованно, некоторые эпизоды рекомендовались к дальнейшему освещению в публикациях. Из этих рекомендаций и наметилась тема данной статьи, вкоторой я хочу рассказать, как трудно, даже после посмертной реабилитации, к отцу возвращалось честное писательское имя.

Отец был реабилитирован в 1957 году почти одновременно с братом – белорусским поэтом и драматургом Василием Антоновичем Шашалевичем. Но Василий Антонович, в отличие от моего отца, к моменту ареста являлся членом Союза писателей СССР, что давало полное правоего семье, за которую хлопотала Ксения Антоновна Шашалевич, сестра обоих братьев, заявить в СП о реабилитации писателя.

Что касается мамы моей, Софьи Андреевны Зыковой (жены А. Мрыя), то она соответствующего заявления и справки о реабилитации мужа в СП не отправила. Я, тогда студентка 1-го курса КГПИ, хорошо помню, как решался этот вопрос нашими старшими.Мама рассудила: отец был арестован до образования СП; он бы и не мог претендовать на членство в СП, поскольку не имел ни одной книги, хотя был автором многих публикаций в периодической печати. Мамин старший брат Иван Андреевич Зыков, в доме которого состоялся это разговор, признал ее рассуждения справедливыми; человек по своему времени хорошо образованный, декан Гомельского пединститута, он стал по жизни нашим духовным руководителем; как и Ксения Антоновна, он много раз спасал нашу семью от гибели. Конечно, и мама, и дядя понималиобщественную и литературно-художественную значимость сатиры А. Мрыя, обличающей карьеризм, ценили присущий его роману богатый юмор. Но как родственники автора и непрофессионалы, они не могли признать за собою права определять литературную ценность его произведений, а без справки рассчитывать на признание не приходилось. Нет пророка в своем отечестве, говорили родные, скорее найдется в другом!

Внутренне я противилась этому решению, но возразить было нече-го.Вскоре мой старший брат Юра попытался отыскать публикации отца в Московской библиотеке им. В.И. Ленина, что-то перевести и даже толк-нуться в печать... Полный крах! Мне рассказали о его неудаче через не-сколько лет, когда я и сама обратилась в «Ленинку» с целью поиска... [3].

Прошли еще годы безвестности Андрея Мрыя. Я уже писала о том, как в начале 1970-х отыскала две книги о белорусской прозе 1920-1930-х годов: господствовала крайне негативная оценка творчества А. Мрыя[4].

Примерно в эти же годы к маме и Юре приходили два западно-германских журналиста с просьбой дать согласие на перевод «Записок Самсона Самосуя». Мама не дала согласия: в те годы разразился скандал вокруг романа «Доктор Живаго» Б. Пастернака, проходили судебные процессы над писателями-диссидентами. После ухода журналистов мама и Юра вспоминали пережитые нами годы оккупации и терялись в догадках: откуда в ФРГ узнали о романе А. Мрыя?В начале 2010-х годов я получилаответ: роман был издан на белорусском языке в 1953 году в Мюнхене (копию книги мне прислал немецкий славист Норберт Рандов).Издание пришлось на период «холодной войны», и автор предисловия Р. Склют, представляя читателю роман А. Мрыя, так писал о его достоинствах: «яго ...высокая праўдзівасць была бясспрэчнай, але тымжа часам і выразна антысавецкай...»[5]. Хорошо, что мама отказалась от перевода, иначе бы нам снова не поздоровилось.

Лишь в перестроечном 1985 годупришли хорошие вести. Мы получили из Минска сообщение о подготовке биобиблиографического словаря «Писатели Беларуси», для которого у нас просили документальные данные отца. Из-за того, что я несколько промедлила с представлением копии, данные о реабилитации былиуказаны в справочнике(1994) неверно: как 1961.

Настоящим сюрпризом стал для нас сборник белорусских рассказов «DiejungeEiche» (Leipzig, 1987), присланный нам с сестрой (О.А. Рюхиной), каждой в отдельности, Норбертом Рандовым. В книгу вошел рассказ А. Мрыя «Командир», переведенный на немецкий язык Н. Рандовым, а в Послесловии «Zuden Аutoren» переводчик высоко оценивал также и «Записки Самсона Самосуя».Отмечая в романе сатирическую эффективность и стилистическое мастерство автора, немецкий славист сравнивал произведение с романом И. Эренбурга «Бурная жизнь Лазика Ройтшванца»: «Seinen satirischen Effekt ver danktder Roman nicht zuletzt derauß er ordentlichen Sprachkunst Mryjs, derhier, ähnlich wie Ilja Ehrenburg in dem Roman „Das bewegte Leben des Lasik Roitschwantz“, die Phraseologie seines Helden aufs Kornnimmt» [6].
Своим сатирическим эффектом роман не в последнюю очередь обязан исключительному искусству слова Мрия, который, подобно Илье Еренбургу с его романом "Бурная жизнь Лазика Ройтшванца", критикует и высмеивает фразеологию своего героя.

С той поры нам было возвращено честное писательское имя нашего отца. Творчество Андрея Мрыя получило мировое признание и стало известно белорусскому читателю.