Норвежские дети поражают своей воспитанностью. В Норвегии немыслимо себе представить, чтобы ребенок и даже подросток среди бела дня и у всех на виду обхамил взрослого человека. Самая большая наглость, которую может себе позволить нахальный (с точки зрения избалованных норвежских взрослых) ребенок, когда ему делают замечание и просят прекратить вести себя неподобающим образом, – это спросить с вызовом: «Почему?» Когда же ему объяснят, почему его поведение нежелательно, ребенок, за неимением других аргументов, тут же слушается взрослого. Нет ничего проще, чем усмирить норвежских детей, шумящих в магазине или в метро: для этого достаточно попросить их перестать и на всякий случай заготовить подходящий ответ на нахальное «почему». Нечаянно толкнув взрослого, ребенок тут же просит прощения – впрочем, так же поступают вне зависимости от возраста и все остальные граждане этой страны.
В качестве примера воспитанности норвежских детей обращусь к своему собственному опыту. Одно лето под окнами нашей квартиры подросток лет 16-17 в сопровождении пары-тройки окрестных детей помладше каждый вечер возился со своим мопедом. Иногда он устраивал шумные показательные проезды перед домом и за домом, которые неизменно нас раздражали, поскольку, ясное дело, мы хотели насладиться летним вечером в тишине и покое, и желательно при раскрытой балконной двери. Мы долго терпели, пару раз выходили на балкон и бросали на всю компанию выразительные взгляды, которые, впрочем, оставались без внимания. Наконец, выведенные из себя очередным показательным выступлением, мы ринулись на балкон, окликнули нарушителя нашего спокойствия и весьма сердито попросили его прекратить весь этот шум. «Почему?» – нагло поинтересовался он. Дети помладше в это время смотрели на нас, разинув рты, и вообще не вмешивались во «взрослый» разговор. «А потому, – еще более сердито отозвалась я, – что у нас в спальне спит маленький ребенок, и нам совершенно не хочется, чтобы он проснулся, как в прошлый вечер, когда ты ездил за домом на своем чертовом мопеде!» – «А, ну тогда да, тогда понятно, – согласился подросток. – Эту причину я уважаю». И прекратил шуметь. Самое интересное, что он прекратил шуметь насовсем. Никогда больше мы его не видели и не слышали. Его мопед еще некоторое время красовался у нас под окнами, а потом пропал и мопед. Мы даже почувствовали что-то вроде укора совести: ну вот, лишили ребенка радости в жизни. Впрочем, больше всего меня поразила та легкость, с которой мы добились желаемого. Выросшая в славном городе Минске, я, конечно, ожидала гораздо большего сопротивления, а то, может, и нелицеприятных высказываний в наш адрес. Но нет, подросток отреагировал на удивление миролюбиво, даже несмотря на наш сердитый настрой.
Норвежский ребенок, едущий тебе навстречу на велосипеде по узкой пешеходной дорожке, посторонится, а то и вовсе остановится, чтобы дать тебе пройти. У детей и подростков, может быть, не всегда хватит соображения уступить в метро место беременной женщине или старушке, но если взрослый, например учитель, сопровождающий класс, попросит их это сделать, ребенок не станет возражать и уступит место без какого бы то ни было выражения неудовольствия на лице. Завидев же на горизонте еще одну беременную даму или старушку, другой ребенок вскочит уже по собственному почину.
Впрочем, и норвежские старушки не прибегают к излюбленной тактике белорусских старушек и не начинают зудеть: «Ну и молодежь пошла! Ну и молодежь! Сидят и даже место не уступят! Вот, расселся тут, а ну встань!» Норвежские старушки, если уж совсем невмоготу стоять, вежливо попросят уступить им место, и можно не сомневаться, что тот, кого они попросят, тут же устыдится своей недогадливости, извинится и встанет – сама предупредительность от макушки до пят.
Возможно, и белорус сделал бы то же самое, если бы его попросили, но такое впечатление, что для белорусских бабушек место в автобусе – это своего рода вражеская территория, которую полагается завоевать, взять силой, показав при этом, что сила для завоевания у них еще имеется, точно так же как и право на завоевание, тогда как просить – это удел слабаков, а слабаков у нас в стране, как известно, презирают. Просить – это ниже достоинства уважающего себя белорусского гражданина. Уважающий себя белорусский гражданин не просит, а требует то, что положено ему по праву. Напрашивается вопрос, почему у нас в стране сплошь и рядом возникает необходимость требовать то, что и так положено тебе по праву? Почему, например, для старушек место в автобусе становится вдруг вражеской территорией? Существует ли вообще это право и кто и почему на него посягает? Почему хамство в магазине и перепалка в автобусе – совершенно обычное дело в Беларуси и совершенно немыслимое – в Норвегии?
Попробуем разобраться. Зудение в автобусе о молодежи, которая не желает уступать место, – это своего рода ответ на уже якобы полученный отказ. Отказ подразумевается еще до того, как он прозвучал. Белорусский гражданин заранее оставляет за бортом всю нормальную коммуникацию, поскольку предполагает, что она в данной ситуации бесполезна. Белорусская старушка как будто бы знает, что просить не имеет смысла, поскольку просьба – это показатель слабости, а слабость достойна только того, чтобы ею воспользовались, и просьба слабого достойна только того, чтобы ответить на нее отказом. Белорусская старушка чувствует себя уязвленной и слабой и понимает, что ее законная территория в автобусе захвачена молодыми и сильными, однако душа ее не смиряется с таким положением дел. Душа ее стремится поквитаться с захватчиками доступными ей способами; доступные же способы – это не физическое воздействие, а моральный террор, к которому она прибегает, чтобы добиться расположения и поддержки у других стоящих пассажиров, которые, возможно, в итоге присовокупят свои голоса к старушкиным и сгонят захватчика с насиженного места. Понятное дело, что для захватчика защита места тоже становится делом чести и демонстрацией того, что и он тоже способен противостоять насилию. Зудение старушки не оставляет ему возможности показать себя с лучшей стороны и уступить место по собственному почину или в ответ на ее просьбу. Точно так же и хамство в магазине – это ответ на уже якобы прозвучавшее оскорбление. Любая ситуация изначально оценивается как угрожающая, поскольку уже якобы имплицитно содержит в себе угрозу для чести и достоинства белорусского гражданина. В любой ситуации белорусский гражданин чувствует себя незащищенным и при этом не знает, с какой стороны ему ждать нападения. Это своего рода коллективная паранойя: белорусский гражданин всегда наизготовке, всегда настороже в ожидании возможных опасностей, а проще сказать, находится в состоянии перманентного адреналинового шока, когда надо или сражаться за свою жизнь, или удирать.
Ощущение бытия как поля битвы прививается белорусскому ребенку с детских лет. Вся белорусская система воспитания нацелена на подавление, начиная с дома и детского сада и заканчивая школой. Ребенок ощущает себя окруженным врагами, слишком слабым, чтобы суметь им противостоять. Ребенок учится, что единственный способ утвердиться в этом мире, – это утвердиться за счет того, кто слабее тебя самого, подавить сопротивление если не силой, то криком, а потом постоянно стоять на охране своих рубежей, потому что всегда ведь найдутся желающие утвердиться за твой счет – те, кто сильнее, напористее, крикливее. Взрослые требуют от ребенка уважения и подчинения, забывая при этом, что уважение, как и любовь, основано на взаимности, а подчинение уж во всяком случае должно быть добровольным и осознанным. Как можно требовать уважения от ребенка, не выказывая никакого уважения к нему самому? Как можно требовать подчинения, не объясняя, почему подчинение необходимо? Как может рассчитывать на уважение учительница, устраивающая террор в младших классах и явно получающая удовольствие от вида ревущих учеников? Или воспитательница, насильно пихающая еду в рот плачущему ребенку и орущая на него, когда ребенка в конце концов начинает тошнить? Или учитель, поднимающий ребенка на смех на глазах у всего класса? Или мама, выговаривающая сыну или дочке: «Ну почему ты никогда ничего не можешь сделать нормально?» Проблема не в том, что такое поведение существует, поскольку оно существует и в благословенной Норвегии. Проблема в том, что в Беларуси оно имеет массовый характер и воспринимается как норма, тогда как в Норвегии это скорее аномалия, требующая немедленного вмешательства и искоренения.
Чем больше я думаю о причинах такой огромной разницы в стереотипах национального поведения белорусов и норвежцев, тем больше прихожу к выводу: причина в том, что норвежские дети воспитываются в условиях взаимного уважения, которое практически напрочь отсутствует в белорусской системе воспитания. Дети в норвежских садах спят, если они хотят спать, и едят, если они хотят есть. Идеал – это свобода в определенных рамках. В случае с едой рамки задаются наличием завтрака, обеда и полдника. Если ребенок не хочет есть на завтрак, то его не заставляет, но предупреждают, что до обеда никакой еды ему не будет. В случае с послеобеденным сном рамки задаются наличием определенного часа, когда детей (по договоренности с родителями) укладывают спать. Будут они спать или не будут, зависит от самих детей. Если ребенок не засыпает, его просто-напросто отправляют играть с теми, кто не спит. Тем самым ребенок приучается к мысли, что его мнение и его желания имеют вес и ценность, что они достойны того, чтобы к ним прислушивались, и что к ним будут прислушиваться и впредь. Норвежскому ребенку не надо бороться за то, что принадлежит ему по праву, потому что на его права и так никто не посягает. Задача взрослых – не подавить, а обозначить границы дозволенного, внутри же этих границ дети могут делать все, что им заблагорассудится.
Опять же пример из моего личного опыта. Однажды в магазине я стала случайным свидетелем того, как русскоязычная мама отчитывала сына лет четырех-пяти. Ребенок всего лишь присел на корточки перед магазинной полкой и взял в руки пачку печенья. Мама налетела на него коршуном и вырвала печенье у него из рук с воплем: «Ну почему тебе все время надо куда-то лезть? Ты что, не можешь вести себя нормально? Быстро, пошли! Никакого печенья тебе не будет!» Настоящим шоком было осознание того, что в норвежском контексте такое поведение мамы выглядит совершенно диким, тогда как в белорусском контексте оно не выходит за пределы нормы. Что бы следала в подобной ситуации норвежская мама? Скорее всего, она сказала бы ребенку что-нибудь в таком духе: «Ой, смотри-ка, печенье. Смотри, какая красивая упаковка! Но сегодня мы не будем покупать печенье. Нам еще надо купить масло и молоко. Давай положим печенье на место и вместе пойдем за молоком». И даже если бы ребенок ныл и сопротивлялся, норвежская мама не вышла бы из себя. В крайнем случае она бы взяла ребенка на руки и вынесла из магазина, так ничего там и не купив, посадила бы ребенка в машину и отправилась домой. Там бы она сообщила всем домочадцам, что, поскольку ребенок устроил представление в магазине, она ничего не смогла купить, и на ужин им придется есть то, что найдется в доме. Может быть, расписала бы в красках, чтобы дать ребенку урок на будущее, какой замечательный и вкусный ужин она вообще-то собиралась приготовить. Желающим сослаться на стресс белорусских мам и беззаботную жизнь норвежских сразу хочу ответить, что стресса в Норвегии ничуть не меньше, чем в Белоруссии, хотя он, конечно, и несколько другого порядка и имеет несколько другие причины. Опять же, русская мама в Норвегии вряд ли подвержена большему стрессу, чем любая норвежская мама, однако поведение ее остается все тем же, привычным с детства, основанном на унижении и подавлении тех, кто слабее тебя, на желании отыграться на них за свои собственные неудачи, выместить на них свое плохое настроение и свою собственную обиду за все унижения, которые пришлось испытать самой. К счастью, вероятность того, что ребенок пойдет по стопам своей русской мамы, в Норвегии относительно невелика, поскольку в норвежских садах и школах отсутствуют привычные нам механизмы подавления и контроля, а как известно, дети подвержены влиянию своего социального окружения несравненно больше, чем влиянию родителей.
Задание учителя в норвежской школе – привить ребенку интерес к учебе, а не запугать его до паралича, «чтоб уважал», хотя о каком уважении может идти речь, если ребенок запуган? Дети в Норвегии до седьмого класса не получают оценок, и нельзя сказать, чтобы кто-то от этого сильно страдал. Разумеется, норвежская система образования не идеальна, но речь здесь идет не о ней, а о системе воспитания, и по всему выходит, что норвежская система воспитания работает не так уж и плохо.
Ее результат – это вежливые и неагрессивные дети, которые потом становятся вежливыми и неагрессивными взрослыми. Иностранцам норвежцы кажутся холодными и отчужденными. Разумеется, это не совсем так. Социальная холодность норвежцев является продолжением норвежского социального идеала: непоколебимое спокойствие, вежливость и самообладание. К нему стремятся. Его ставят в пример детям. Выйти из себя, особенно на виду у общественности, – это постыдное детское поведение, неподобающее взрослому человеку. Взрослый человек должен всегда и при любых обстоятельствах сохранять выдержку и хладнокровие, особенно в этом смысле неприемлемы злоба и агрессия. Даже выпив, норвежцы остаются достаточно миролюбивыми людьми и могут разве что задираться на словах, не подразумевая при этом физического продолжения словесных излияний. Стоит ли напоминать о том, что компания пьяных белорусских подростков наводит ужас на окружающих именно потому, что их поведение источает желание физически расправиться с обидчиками, а обидчиками для них является целый мир, подавлявший их с самого раннего детства. Подавление провоцирует агрессию и жажду мести. Дети с ранних лет усваивают: пока ты маленький и слабый – ты ничто. Чтобы избежать подавления, необходимо быть большим, сильным, злым и агрессивным, тогда никто не посмеет к тебе даже подойти. Демонстрация физического превосходства, агрессивности и «крутизны» – вот белорусский (да и русский тоже) социальный идеал, и он становится особенно заметен за пределами привычного социального контекста. Норвежцы за глаза смеются над русскими, поскольку у тех на лицах как будто написано: «Не подходи - убью» и «Круче нас только яйца». Эта нестыковка агрессивной реакции на социальную среду с неагрессивной природой социальной среды и вызывает комический эффект, ведь понятно, что никто в Норвегии не собирается посягать ни на достоинство русских и белорусских граждан, ни тем более на их жизнь. Агрессивная манера поведения, если она не выходит за пределы, обозначенные законом, вызывает недоумение. Она идентифицирует своего рода моральную и социальную неразвитость индивида, ее демонстрирующего, ведь, по представлениям норвежцев, такого рода поведение свойственно разве что маленьким детям, которые пока еще не усвоили социальных норм и не умеют контролировать свои аффекты.
Если мы попытаемся выяснить, куда уходит корнями белорусская система воспитания-подавления и, соответственно, белорусский социальный идеал и стереотипы национального поведения, то несложно провести параллель с тоталитарным характером социалистического государства, презрением к интеллигенции, «интеллигентским» занятиям и «интеллигентской» манере поведения, которая как раз таки характеризуется вежливостью и неагрессивностью, а также с прославлением рабочего класса, физической силы, физического труда и результатов этого труда. То, что социалистического государства больше не существует, не значит, что исчезли и все проблемы, им порожденные. Знаменитый зачин пьяных разборок «Ты меня уважаешь?» обнажает краеугольную проблему любого тоталитарного режима, который культивирует тотальное отсутствие взаимного уважения на всех мыслимых уровнях: власть не уважает и запугивает свой народ, люди не уважают друг друга, взрослые не уважают детей, а дети – взрослых, и вместе с тем все стремятся добиться уважения к себе путем тотального подавления противной стороны. Что интересно, ту же самую, если не большую, зацикленность на уважении к себе демонстрируют в Норвегии люди, бежавшие из бывших и нынешних тоталитарных государств, к примеру из Ирана и Ирака. Удивительно многие из них ожидают и требуют уважения к себе от Норвегии и норвежцев, и однако при этом не только не выказывают уважения сами, но и всячески демонстрируют свое презрение к системе, которая кажется им недостаточно хорошей, и к людям, ее создавшим. Вряд ли их можно за это корить, ведь это то, чему они научились в детстве: уважения можно требовать или добиваться силой, и его достоин только тот, кто сильнее. Право сильного действует, к сожалению, и в Беларуси тоже, и пока оно действует, вряд ли приходится надеяться на скорые перемены к лучшему.
Остается добавить, что в Норвегии уже давно введен и зафиксирован законодательством абсолютный запрет на физическое насилие по отношению к ребенку. Этот запрет касается также и таких «тривиальных», с точки зрения многих белорусских мам, вещей, как шлепок по попе или подзатыльник. И такое отношение к детям невозможно не поддержать, ведь немыслимо представить себе взрослого, который не отреагировал бы на подзатыльник со стороны, например, своего начальника, так почему на детей не должны распространяться те же самые, и даже более строгие, нормы, ведь дети по определению – слабая сторона и нуждаются в защите. Физическое наказание вне зависимости от его объема и серьезности – это всегда посягательство на личное пространство ребенка и вопиющая демонстрация неуважения к ребенку как к личности. Нам кажется варварским обычай публично наказывать взрослых людей розгами, принятый в мусульманских странах, но если подумать, то физическое наказание ребенка – это точно такое же варварство. Может быть, именно потому, что в Норвегии действует «нулевая толерантность» в отношении физического насилия над ребенком, норвежцы вообще гораздо менее склонны к насилию, а в криминальной статистике ведущее место принадлежит выходцам из других стран и рожденным в Норвегии детям эмигрантов.
Разумеется, никакие изменения не происходят моментально. И не всегда ясно, с какой стороны имеет смысл подойти к проблеме, чтобы получить желаемый результат. Вряд ли кто-то не согласится с тем, что хамство и агрессия создают не самую благоприятную среду для существования человека. Но возможно ли в принципе повлиять на стереотипы поведения, ставшие национальной нормой? Интересную мысль в этом плане высказал Малкольм Гладвелл, который в своей книге «The Tipping Point» попытался доказать на конкретных примерах, что распространение в том числе моделей поведения подчиняется закону распространения эпидемий. Причем достаточно небольших усилий в правильном направлении, чтобы механизм был запущен. Все большие изменения начинаются с малого, с конкретных людей, с единичных проявлений. Изменение национальных стереотипов поведения возможно точно так же, как изменение моды, и чем больше людей будет вовлечено в процесс, тем быстрее это произойдет. Но начинать необходимо, конечно, с себя, с дома, с детского сада, со школы, с уважения к своим и чужим детям. Пусть это кажется бесполезным, но никто ведь не может знать заранее, как наши действия отразятся на общей ситуации. Возможно, как раз наш конкретный поступок станет тем «tipping point», который запустит эпидемию взаимоуважения в нашей стране.
Марина Хоббель