Фантаст
Елена Кисель

Скальпель для слова

Душа натуральным образом пела. Но – не от легкомыслия, этого за Ипполитом не водилось уже лет двадцать. Нет, у души имелись веские причины на то, чтобы устраивать внутри грудной клетки что-то вроде сводного хора.

Гонорар от издательства получен – раз.

Книга идет отменно, и обещаются немаленькие дополнительные тиражи – два.

Пресса захлебывается слюной, журналисты скоро начнут под окнами толпиться – три.

Критики благополучно исходят ядом, обвиняя последний роман в чрезмерном насилии, приписывая ему мотивы сатанизма, бросаясь во все стороны словами «порнография», «безжалостное выворачивание наизнанку» и «мерзости» - и тем самым создавая книге дополнительный круг чтения. Это четыре.

Пятая причина была не столь веской. Просто на улице был хороший майский денек, и деревья в аллее приветливо махали ветвями.

И шесть – внутри зрел новый шедевр.

Идея ворочалась медленно, вспыхивали в сознании новые эпизоды, облекались в слова прямо перед глазами, и пальцы бодро отстукивали по клавиатуре то одно предложение, то другое. От радости Ипполит пару раз даже облизнулся.

С места, на котором он сидел, можно было увидеть остановку – самое то для наблюдений. Этим он занимался, когда пальцы начинали уставать или образы не шли. Мамаша дергает за руку хнычущего карапуза…Пожилая мадам с двумя здоровенными сумками настроена идти на штурм общественного транспорта…Пигалица лет четырнадцати, неумело крашеная, отчаянно дымит сигаретой, к ней подходит мужчина лет сорока – и решительно сигарету выдергивает. Интересно. Ипполит облизнулся еще раз. Перед глазами вспыхнул очередной заманчивый образ.

А потом потухло все. Клавиатуры не было. И остановки. И приветливых деревьев с не успевшей полинять листвой.

Темнота и пустота, и глаз не открыть почему-то. И… - Четвертый за день. А я-то пообедать собрался.

Мужской голос недовольный, отчего-то кажется, что вечно недовольный. Сухой.

Брякает железо, будто перебирают инструменты недалеко. Холодно.

Женский голос – молодой, мягкий, с жалостью и ужасом:

- А ты еще сможешь после такого есть?

- Что ж мне, с голоду помирать из-за этого? Левее смотри. Идем в сторону лексического аппарата. Что, дрожат ручонки? Дай я сам.

Железо клацает то ли насмешливо, то ли недовольно.

- Нет, я…я сама, я сейчас…

- Да не ковыряй ты там! Сама…Лексический запас ему хочешь сократить? Не задень какой-нибудь глагольный центр, до конца жизни будет именами изъясняться.

- Перестань насмешничать. Вскрыто.

Снова звук металла. Кто-то свистит.

- Ухх, сигнификативная фонема-а-а, - с завистью, - а красивый у него словарный запасик, не находишь? Себе, что ли…

Девушка то ли устала, то ли обиделась, потому что говорит сухо. И кажется, сдерживает тошноту.

- Объемы жаргонизмов и арготизмов гипертрофированы, как мы и предполагали. Ухожу на оперативный уровень. Зажми.

Опять звук железа. Кажется, кто-то споласкивает руки. Ипполит попробовал открыть глаза или хоть губами пошевелить – «Кто вы такие? Где я?» - не получалось ничего.

В груди почему-то стало холодно.

Тихое оханье над головой – женское и болезненное. Мужской голос:

- Я сегодня точно без обеда останусь. Новое что-то увидела, что замерла? Дай инструмент! Стандартная привязка на нецензурную лексику, вульгаризмы, кальки, неологизмы на уровне жаргона – изобретательный тип! – эротическая неолексика…мда…по семантическим параметрам явно выходят вперед группы, относящиеся к взаимоотношениям полов. Оккультная лексикология присутствует в изобилии…еще раз позеленеешь лицом – и я костьми лягу, но ты до конца жизни будешь чужие словарные запасы пополнять!

- Очаги высокой лексики выгорели почти полностью, - печально говорит девушка. – Посмотри на области метафор. Злокачественное перерождение…

- Ты его книжки хоть вполглаза видела? Как думаешь, почему после них люди вешаются? Ладно, хватит тут ковыряться, зажимай, вскрываю уровень персонажей.

- У них атрофия положительности.

- Это у него атрофия. Всего на свете. Не сопи мне под локоть во время операции!

Операции? Вот когда стало страшно не на шутку, и он напряг все силы, но дрогнули только веки.

- Он в сознании. Недостаточная анестезия?

- Какая анестезия? Все равно не чувствует. Это если там все живое – горит, говорят, как будто сердце полосуют…Ага. Ну, в общем, как и предполагалось – череда омерзительных типов. Ради интереса могу детские образы глянуть – хочешь?

- Н-нет…

- Угу, мне еще обедать, к тому же. Ладно, тут болото. Убираем полностью.

- Что? Ты ведь не видел остальных уровней!

- Что там видеть-то, насмотрелся. И есть охота. Отойди…инструмент вернула, кому сказал!

- Я…я не отдам. А если в нем есть хоть что-то…

Молчание, но полное значения, и в этом молчании явственно видится приглашающий издевательский жест. Голос девушки – измотанный, но решительный: - Фиксируй. Иду на сюжетный уровень.

И сухой раздраженный хмык в ответ.

Звучат инструменты – тихим перезвоном металла. Слышен девичий шепот – что-то вроде «Ну, разве можно так, ведь это же не для того дается…».

- Долго ты будешь ковыряться в попытках найти этот самый уровень?

- Атрофия…

- Постмодерн, а не атрофия. Учись ставить вменяемые диагнозы. Вон он, в углу валяется, сюжетный центр, как ненужное. Зажат между связями оформления и идейно-интеллектуальной частью.

- Ценностное смещение?

- И это в том числе. Хоть в идеологию-то не полезешь? Ну… - долгий, полный досады звук. – Спасибо тебе. Вот теперь я уже точно обедать не буду.

Девушка, видно, задыхается, но не сдается.

- Это еще не показание к удалению. Может быть, нравственно-этичекий пласт…

- А ты его найдешь? Вон рядом центр воображения – глянь на его будущие идеи и дай мне делать мою работу. Посмотрела? Прониклась? Напишет это – волна педофилии как минимум обеспечена, а если учесть красочность сцен…

Да, сцены у него получались яркие, сочные…почему сейчас они не помнятся, а чернота – и все?

- Может быть…если здесь подчистить, а там подсадить несколько идей…сформировать спонтанную вспышку озарения с беспрерывной подачей творчества на процесс…

- И это изгадит. Не видишь, что там внутри делается? Одно лекарство – долой.

- Но можно еще…

И включается третий голос. Энергичный, звучный – начальствующий.

- Что вы копаетесь? – и отрывисто, ясно, что едва взглянув: - Режьте.

- Но…разве невозможно при воздействии на глубинный уровень…

- Воздействие там не по нашей части. Режьте, у нас тут еще клиент наклевывается. Словоблудие. Похоже, просто с ценностным центром поработать – и все. Да еще тот политик…

- Плакал у меня и ужин… - это цедят сквозь зубы, через ожесточенное звяканье инструментов. – Тут что? Извлекаем, на очистку и подсаживать к кому-то другому?

- Какая подсадка…в отбросы.

- Нет, постой! – вдруг вскрикивает девушка. – Ты же начисто режешь, так нельзя!

- С такими – так – и – надо…

- Скажите ему…ну, что же это такое, ведь у этого Ипполита вся жизнь на этом завязана, он же с собой покончит!

- Как те две девушки, которые подначитались его книг? Или как тот…

- Работаешь или разговариваешь? – отрывистый и энергичный глас начальства. – Здесь ты прав. Если удалять не подчистую – он все равно будет писать. Из остатков выжимать начнет. Все равно мерзость получится.

- А так он…

- Готовенькое дело, - констатирует недовольный. – Можно шить. Теперь разве что в «Соло на клавиатуре» щелкать будет.

Девушка вздыхает, но больше не говорит ничего. Гремит железо – равнодушно, как после тяжелого рабочего дня.

- Чисто, - говорит начальствующий. Голос у него все же не только энергичный – еще и в чем-то печальный. – Даже жутковато чисто, как всегда у тебя…Сворачиваемся. Вторая группа сигналит – у них завал по количеству. Идем помогать.

Последнее, что он услышал, было раздраженное поминание какой-то мечты об ужине.

А потом пришли гудки машин, и прохлада майского ветерка, и тяжесть ноутбука на коленях. Ипполит дернул головой. Задремал, что ли?

С экрана монитора равнодушно взирало непечатное (но напечатанное, как раз ведь эпизод писал!) слово. На остановке собирались в стаю пенсионерки – молчаливая договоренность по осаде троллейбуса. Школьники, какие-то студенты…

И троица с усталыми, скучающими лицами. Девушка – хрупкая, чуть ли не прозрачная, неимоверно грустная, похожая на скорбящую икону, только иконы не носят черные беретки. Мужчина – высокий, рыжеватый, нервный, уголки губ недовольно опущены вниз. И профессор – просто мужчиной назвать язык не повернется – осанистый, нестарый еще, с резкими, энергетическими и умными чертами лица, с такими усищами, что обзавидуется любой джин…

Кажется, перед тем, как моргнуть, Ипполит поймал взгляд девушки – и во взгляде была жалость. А когда открыл глаза – никого из троих не было.

Вот же бред.

Он тряхнул головой и вернулся к монитору. Запал куда-то делся, вдохновение потухло, и он, хоть убей, не мог представить себе, чем там должен продолжиться эпизод после неприличного слова. Тупо сидел и смотрел на это самое слово. А оно – на него, довольно издевательски.

Это ничего не значит, сказал себе Ипполит. Сны, переутомление…отдохну – так все напишется. Он захлопнул ноутбук, не удосужившись его выключить, сунул в сумку и зашагал на ту самую остановку.

Деревья мотали приветливыми листьями. Май звенел, сиял и даже пытался улыбаться.

А внутри – непонятно, что там было раньше, но сейчас – было чисто. Жутковато и навечно чисто.

Сайт создан в системе uCoz