ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА
Як паяднаць свой радавод і продкаў,
Што зніклі ў змрочнай бездані гадоў,
З тым адчуваннем еднасці салодкай
І спадчыны, якую тут знайшоў?
Навум Гальпяровіч
ВЕЧНЫЕ СТУДЕНТКИ профессора Льва Григорьевича Барага
Ирина Муфель
Автор о себе
Ирина Муфель
Родилась я в 1947 году в разрушенном войной Минске в семье преподавателя БГУ Давида Евсеевича Факторовича и студентки филфака Лидии Фёдоровны Томашовой.
Наш дом был домом книжников, и я поступила на филфак.
Филфак в 70-е был другим, и я тоже была не такой, как мои мама и тётя в 50-е. Они с детства мечтали стать учителями. У них было призвание, а у меня нет.
Я закончила филфак БГУ и одновременно вышла замуж, родила двух дочек. Муж мой, Игорь Муфель, был физик и моряк, и большую часть времени я занималась семьёй. Работала в разных местах: в школе, газете, нотно-музыкальной библиотеке. Когда дочки стали большими, я четыре года ездила в качестве компаньонки и гувернантки в Польшу, Израиль и США. Так я кончала «университеты», писала верлибры, собирала этнографическую коллекцию куколок, любила прикладное искусство и стала членом Союза художников (секция «Народные мастера»), в книгах искала нового и неповторимого…
Но такого Призвания, которое было у моей мамы и любимой тётки, я не унаследовала. Восхищаюсь ими, сёстрами Томашовыми.
Лев Григорьевич Бараг – Сказочник моего детства. Сколько раз я слушала от мамы про первую фольклорную экспедицию, а от тётки про изгнание фольклориста Барага из БГУ, и так складывалось моё сказочное представление об Учёном и Преподавателе. Через полстолетия брат мой Женя Факторович, военный инженер, прочитал свой доклад о профессоре Л.Г.Бараге на «Библиотечной встрече с Л.Г.Барагом» (это можно посмотреть в «Дзьмухаўце» №15 и в сб. «Фалькларыстычныя даследаванні», вып. №14), а позже я прочитала объёмные и глубокие «Воспоминания» тёти моей и «Голубой блокнотик», дневник мамы, которая умерла в 2020-м году, будучи 100-летней. Сёстры хранили дарёные Барагом книги и поздравительные открытки, а главное - его образ и кредо…
Какие они были, студентки Барага? Откуда взялось это нравственное сознание у деревенских барышень? Почему таким важным был для них преподаватель, которого им посчастливилось встретить в БГУ-1944, и почему он с ними дружил? Про связь времён, про отцов и детей…
Лидия (справа) и Лилия Томашовы,
1979 год.
Студентки Льва Григорьевича Барага сёстры Томашовы, Лидия - 20-го года рождения, и Лилия – 24-го, были такие разные! И внешне, и по характеру. Они были близкими всю жизнь, поддерживали друг друга всегда, помогали семьям, горевали и радовались общим радостям. Но, мне кажется, что несмотря на бесконечную любовь и душевную близость, они воплощали две разных стороны беларусского характера и ментальности: Лидия была романтичная и осторожная, а Лилия была смелая, энергичная, склонная вмешаться в острую социальную ситуацию. Так она и меня, подростка, учила:
- Добро должно быть с кулаками, - говорил Горький.
Когда младшей, Лилии Фёдоровне, было почти 90, она на авторском своём натюрморте (маслом!) оставила дарственную сестре: «Дорогой Лидочке на добрую память от сестры Лилии. Пусть эти васильки, символ нашей синеокой Беларуси, напоминают тебе о Королёве, где мы отдыхали летом, и о Лёве, который родился и вырос там, о хорошем, добром человеке, наделённом многими талантами».
Картина Лилии Томашовой. Картина Лидии Томашовой.
Солнечное детство на Витебщине, среди добрых родственников в Подборице и Тепляках, куда маленьким детям разрешалось самостоятельно ходить по холмам, через ручейки и леса, мимо озёр и болот, – солнечное детство освещало (и освящало?!) их жизнь всегда. И на Севере (ст. Полярный Круг), куда Фёдор Анисимович Томашов увёз семью в тяжёлое для крестьян время, и позднее, во время войны, и в казахской эвакуации, и в послевоенное полуголодное время их студенчества. Они любили петь, рисовать и вышивать и именно это вспоминали из своего хуторского детства. Помнились им беларусские стихи и родные места, куда приезжали на лето к бабушке в Подборицу. Рассказывали они на русских уроках в северной школе про таинственные леса и ласковые озёра, цветистые луга и шелестящие поля Беларуси… Вот как вспоминала Лилия важный момент в жизни человека: осознание себя среди людей:
«20-30е годы – время сложное и страшное. Разруха, голод 1932-1933 г., сталинские лагеря. Но мы не севере голода не знали. Муки, мяса, рыбы было вдоволь. Скучали по овощам, фруктам, картошке. Осенью было много грибов и ягод. Заготавливали ягоды на всю зиму (просто замораживали в бочках). Клюкву и бруснику можно было собирать весной. Из-под снега ягоды были особенно вкусными, сладкими.
Слово УСЛОН (Управление северных лагерей особого назначения) знала только потому, что был магазин УСЛОН’а. Там были товары, недоступные нам. Как стало известно позже, для начальства лагерей. О заключенных разговоры слышала. Нас, детей, пугали ими, уговаривая не отходить далеко от дома.
Среди рабочих-железнодорожников было много украинцев, которые здесь спасались от голода. Мы, дети, кое-что слышали о побегах заключенных, о бандитах, убийствах, но воспринимали эти разговоры как интересные страшные сказки. Жизнь наша была беспечной и веселой.
Лида окончила 4 класса и уехала в Кандалакшу (там жила в интернате и училась в 5 классе). А я наконец-то пошла в школу. Недалеко от дома на горе среди леса стояла наша школа. Деревянная, небольшая, но красивая. Очень была приятная, с домашним уютом школа.
Работали в ней муж и жена, директор школы Григорий Александрович Колесников и учительница Мария Николаевна Лелюхина. Откуда появилась эта пара? Не знаю. Похоже, что были они ссыльными, знали иностранные языки и вели себя не так, как окружающие. Очень выделялись среди всех поведением, манерой одеваться, общей культурой. Занималась в одном помещении одновременно с двумя классами: М.Н. с 1-м и 3-м, К.А. – со 2-м и 4-м классами. Учебники нам выдавали бесплатно, учили очень бережно относиться к книгам (эта привычка осталась на всю жизнь). Тем, кто умел читать, выдали «Родное слово» - толстую книгу со стихами и рассказами. Остальные учились грамоте по букварю. Нас было 10-12 человек. Столько же примерно и в 3 классе. Во время урока М.Н. иногда просила меня сходить в ее комнаты (семья учителей жила в здании школы), посмотреть, закипел ли суп, не проснулся ли ее маленький сынок Котик (Константин). Я с большим интересом рассматривала обстановку в квартире учителей. Это был высший и совсем иной мир. Только много позднее, когда я сама занялась педагогикой, поняла, как много значили для меня три года обучения в этой школе. Здесь обучала и воспитывала вся атмосфера, весь стиль жизни этих людей, их манера общения между собой, отношения со своими детьми. Не было никакой казенщины, ученики не слышали нудных нотаций, раздраженных окриков.
Изредка меняли эту домашнюю атмосферу наезды инспекторов. Помню, как нам запретили играть в игру «А мы просо сеяли». Почему? Игра состояла в том, что дети делились на две группы и, становясь в ряд, подходили к другому ряду, пели: «А мы просо сеяли-сеяли». А вторая группа так же, подходя к первой группе, отвечала: «А мы просо вытопчем-вытопчем». «Эта игра развивает антагонизм», - сказали нам. Слово было странное и непонятное. Но, любя своих учителей и не желая им зла, мы отказались от любимой игры.
Во втором классе, когда учительница спросила, как мы провели летние каникулы, я вдруг осознала, что я не русская, а белоруска… Так с гордостью и заявила: «Я лето провела на родине, в Белоруссии». М. Н. спросила, смогу ли я рассказать стихотворение на белорусском языке? И я рассказала басню К. Крапивы «Дзед и баба». Знала я и сказку Александровича «Пра жываглота». М. Н. просила меня рассказать о Белоруссии, какое там лето, что там растет, какие звери водятся. А главное – я должна была привозить после каникул различные колоски, чтобы М. Н. могла объяснить детям, как растет хлеб. Ведь многие думали, что булки растут на деревьях.
Позднее я много думала о том, как и когда пробудилось во мне национальное самосознание. И еще раз с благодарностью вспомнила мою первую учительницу Марию Николаевну, которая помогла мне осознать, что я богаче других, потому что впитывала культуру двух народов –русского и белорусского. Интерес ко всему белорусскому, разбуженный умницей-учительницей, не угасал никогда на протяжении всей моей жизни».
Вопрос о языке в нашей большой семье начали обсуждать гораздо раньше, чем началось Адраджэнне и дискуссии о Беларушчыне. Решали свободно: Лидия стала преподавать русский язык, Лилия в Институте педагогики писала методички по беларусской литературе, архитектор Саша за общим столом говорил по-беларусски, а библиотекарь Ирина и художник-керамист Вера по-русски…
Внучки Лидии Фёдоровны записали в паспортах разные национальности. Старшая в 1987-м году сказала: «Какие мы белорусы? Мы говорим по-русски…» А младшая двумя годами позже решила: «Какие мы русские? Мы живем в Беларуси…» Но именно старшая сделала в 2004-м году сайт «Беларуская музыка», получивший признание и премию.
Мама наша Лидия Томашова кончила русскую школу и мечтала о Московском университете. Написала о годах своей учёбы в «Голубом блокнотике» так:
Студентка Лидия Томашова
«После окончания СШ в Богушевске в 1940 году я поступила в Московский пединститут. Жили временно в Сокольниках в общежитии для туристов, пока в общежитии института шёл ремонт. В институт ездили с пересадкой на трамваях. На занятиях физкультурой мы часто маршировали по городу в противогазах, преодолевая большие расстояния, и изучали газы и противогазы.
Чтение лекций было на высоком уровне. Преподавали в основном профессоры, авторы учебников как по языку и литературе, так и по истории и географии. Хорошо было поставлено изучение латинского, греческого и современных иностранных языков. Читалось мастерство художественной речи. Дефекты речи в произношении иностранных слов исправлялись в особом кабинете. Но учиться долго не пришлось. Отменили стипендии и ввели плату за обучение 400 рублей в год. Многие были вынуждены оставить институт, в том числе и я. Отец получал 60 рублей в месяц, мама кое-что зарабатывала шитьём и вышивкой. Хлеб железнодорожным служащим давали после работы по одной буханке в день. Другие жители посёлка Богушевск вставали в 5-6 часов утра занимать очередь за хлебом. А так как всем не хватало хлеба, люди устраивали драку за право пробраться в магазин, возникали ссоры, драки, падали с высокого крыльца, получая иногда тяжёлые увечья. Спасали базар и дары природы в лесах и озёрах, огороды, сады возле дома. У нас тоже был огород, держали козу, корову, выкармливали поросёнка, держали 3-4 курицы. Так и жили. Отец умел всё делать, кроме того, что он делал ежедневно – держал в исправности свой участок железной дороги в качестве бригадира десяти и более человек.
Я вернулась из Москвы в Богушевск, а что делать дальше, не знала. Работы не было.
Но довольно быстро появилось объявление о наборе на шестимесячные курсы при Минском пединституте. Вот в декабре 1940 года я приехала в Минск. Нас определили в частные квартиры. Хозяйка, кроме платы, поставила условие: мыть полы по субботам и ежедневно утром приносить два ведра воды. Хотя Газетный переулок находился недалеко от Дома правительства, водопровода не было.
Лекции читали преподаватели пединститута в разных местах: иногда на Карла Маркса напротив Партшколы, а часто в разных школах города, чаще на Грушевской улице. Помню хорошо преподавателя русского языка Тамило и преподавателя белорусского языка, очень хорошо говорившего по-белорусски…
В мае месяце стало бросаться в глаза большое количество военных на улицах города Минска, а в начале июня большое количество военных было в привокзальном сквере около железнодорожного моста. Против нашего Газетного переулка появились зенитные пушки. Обслуживающие их солдаты отвечали, что они едут на учения.
Ещё не все предметы были сданы, и 22-го июня утром мы занимались в Ленинской библиотеке. И там мы увидели в окнах, как сбрасывали бомбы на город. Гудели паровозные гудки. По радио передали сообщения о начале войны. Все планы рухнули. Никто не мог понять, что делать, куда идти. Мы пошли к подружке, которая жила рядом с Домом правительства. Вот тут мы увидели массированный налёт. Двести самолётов со свастикой летели довольно низко, и не меняя строя, перелетели через Дом правительства, а потом мы услыхали разрывы бомб и стрельбу зениток»…
Мама была учительницей русского языка и литературы, но всегда читала беларусские книги, выписывала «Народную волю» и «Нашу ніву», слушала беларусскую «Свабоду», обязательно принимала участие в выборах и, посмотрев по тв на личность политика, догадывалась безошибочно, куда поведёт страну. Часто она вспоминала «раскіданае гняздо» своего детства:
- Эта «Наша гісторыя» у нас останется?.. Журнал часто выходит?.. Ты мне всегда покупай…..Я захватила ещё ту Беларусь…Мы часто приезжали, хотя папа сразу увёз нас на Север, когда эта заварушка началась…
А я ездила студенткой в «ту Беларусь», в Тепляки, зимой 1968-го года. Встречал минский поезд в Богушевске родственник наших Томашовых Михаил. Ехали на санях по заснеженным пригоркам в прошлое, мимо заколоченных хат, к младшей сестре нашего деда Ане Чудаковой, к её прялке и КРОСНАМ, к синим глазам и ясному взгляду…
Дед мой, когда немцы захватили в Богушевске железнодорожную станцию, прятался в Тепляках весь первый год войны, а потом немцы стали забирать мужиков по хуторам, по деревням на работы.
Не все выжили там в своих избах на оккупированных территориях, эти «враги народа».
Однажды столетняя наша мама заплакала без всякой видимой причины.
- Что ты плачешь, мама?
- Папиных родственников вспоминаю…Вот иду я по дороге и встречаю старушек…
- Куда вы?
- В Тепляки…
- А кто там у вас?...
Они платочки вынули и пошли. Они плакали.
Про «врагов народа», беларусских крестьян и интеллигентов-«инородцев», писала в «Воспоминаниях» и Лилия:
«В пятом классе мы узнали, как много стало "врагов народа". В Богушевске арестован хирург Стольберг и директор железнодорожной школы М. М. Ясинский. Дочь Ясинского Лариса учится в нашем классе. Ей сочувствуют, её отца знают, многие у него учились. Этот арест считают в нашем классе ошибкой. А вот в других сообщениях не сомневаются и дружно замазывают в учебниках портреты Блюхера, Тухачевского, Червякова и других. Так велят учителя.
Но в нашей семье всегда был мир и покой, желание порадовать друг друга. Мама нам постоянно повторяла об особом внимании к старым, к слабым, больным. И ещё было несколько заповедей, которые определяли мамино поведение и стали нашими убеждениями:
- Есть люди добрые и злые, но добрых больше.
- Старайся быть добрым, порядочным, справедливым, ибо как ты относишься к людям, так и они будут к тебе относиться.
- Будь скромным, не зазнавайся, не считай себя лучше других. Не хвались, тебя должны оценить и похвалить другие.
- При появлении человека в доме встречай его приветливо, с улыбкой и обязательно накорми. Нельзя отпускать человека голодным, поделись с ним последним куском хлеба.
- Доверяй людям. Да, есть плохие люди, которые могут обмануть (мама рассказывала, как они продали папин костюм, когда очень нужны были деньги, а их знакомый уехал и деньги не отдал). Но это не значит, что нельзя доверять другим. Лучше пострадать от доверчивости, чем обидеть человека недоверием.
- Берись за любое дело. Учись. Всё сделано человеческими руками. Приложи старание, настойчивость - и у тебя получится.
Все эти истины, нормы поведения передавались детям не в виде нотаций, поучений, а собственным примером или житейскими рассказами.
Например, я заметила, что, принимая заказ на пошив одинаковых вещей, мама назначала цену разную. Она объясняла:
- Эта семья бедная, с них я не могу брать полную цену, а вот Н. или М. может заплатить больше...
Однажды мама купила у заказчицы три метра ситца, и после этого маму вызвали в милицию и спросили, покупала ли она отрез. Мама не отказывалась. Но пришла заказчица и сказала, что мама погубила её. Все, кто у неё покупал, отрицали факт покупки. Было одно свидетельство о покупке - мамино, и надо отказаться от показаний, иначе осудят за спекуляцию, и дети останутся сиротами. Женщина плакала и уговорила маму отказаться от показаний, сказать, что дала их, испугавшись угроз следователя.
На суде мама отказалась от показаний, и её арестовали за лжесвидетельство.
Помню, как я пришла на вокзал, узнав, когда её перевезут в Витебск. Видела, как несколько женщин в сопровождении милиционера посадили в вагон с решётками. Ужасно! Среди этих женщин была моя мама. Меня к ней не подпустили. Мама уехала в тюрьму.
Через месяц она вернулась. Говорила, что относились к ней хорошо и заключённые, и охранники, понимали, что она там оказалась случайно. Но главное - мама не жалела о случившемся!
- Хорошо, что я побывала в тюрьме, - говорила она. - Теперь я знаю, что туда попадает много невиновных хороших людей. А то я думала, что там только преступники, и могла не узнать правду до конца жизни».
Лидия и Лилия Томашовы с мамой Федорой Семёновной.
Жили они до войны без особого достатка, сторонились политики, а ценили книги и свой палисадник:
- Идут какие-нибудь пассажиры мимо нашего садика с цветами и говорят: «Живут же люди…» А у нас только хлеб и молоко.
Но война пришла в их дом с первого же дня - 22 июня. Лилия записала:
«В первый же день войны из разбомблённого Минска ушла Лида. Несколько дней они с подругой Маней Пипиной добирались до Богушевска.
- Надо уходить на восток. Немцы продвигаются быстро. Нельзя медлить ни минуты, - повторяла Лида.
Мы её слушали, но не знали, что делать, куда идти. Папа-железнодорожник никуда уйти не имел права. Он должен был работать, обеспечивать движение поездов. Соседка Гусакова уговорила нас пойти в д. Бабиновичи, где жили её родственники, чтобы там переночевать, хорошо выспаться после бессонных ночей. И назавтра мы утром ушли из дома. Ушли налегке, в летних платьях и обуви, с небольшой сумкой, в которой лежал кусок хлеба и несколько вышитых мамой красивых вещей (дорожка, кофточка, комбинация), которые можно было обменять на молоко или хлеб. Денег у нас не было.
Шли мы ранним солнечным утром по красивой дороге среди цветущих полей, собирали букеты цветов. А навстречу по этой же дороге шли солдаты, запылённые и усталые. Мы обменивались приветствиями и добрыми пожеланиями. Помню, мама просила поторапливаться, а пожилой усталый командир сказал ей:
- Не трогайте их, пусть пока порадуются жизни. Таких мгновений будет у них немного.
Дорога была тяжёлой. Мы устали. Особенно страдали дети. Плакали, говорили, что ноги болят. Маленького подносили то мать, то отец. Старшему давали кусочек сахару и просили идти. Мы прошли в этот день около 30 км, еле живыми добрались до железнодорожной станции Лиозно. Тут уже было много людей – беженцев, таких же, как мы, бежавших от войны. Они толпились перед составом товарного поезда.
Несколько военных бегали вдоль состава, уговаривая людей побыстрее садиться в вагоны, поезд должен был скоро тронуться в путь. Но войти в вагоны было невозможно. Они были заняты местными жителями, которые погрузили туда всё, что только было возможно: чемоданы, посуду, столики, и даже сложенные кровати. Нас в вагоны не пускали: всё занято. Военные приказали солдатам все вещи выбросить, погрузить людей.
И вот мы в товарном вагоне, стоим, прижавшись друг к другу. Очень тесно и душно. Когда поезд тронулся, стало легче дышать, но ноги очень болели. Присесть было невозможно, засыпали стоя.
Ночью я проснулась от сильной боли в ногах, открыла глаза и с удивлением увидела, что все лежат. Но как? Это была груда тел, наваленных друг на друга. Моя голова лежала на мамином животе, а на моём теле лежали чужие люди. Кто-то прижал мои ноги, и они сильно болели. Я попыталась их освободить, но это было невозможно.
Очень тяжёлый был этот первый день в пути. Но все радовались. Мы уезжали всё дальше от войны.
Уже через сутки стало легче. Некоторые семьи, отъехав от Лиозно (100-150 км), выходили. Все надеялись, что немцы дальше не пойдут, будут остановлены нашей армией. В поезде оставались те, у кого не было определённой конечной цели, кто не имел родных и знакомых в ближайших городах и сёлах. Постепенно мы устраивались всё лучше и лучше: спали не на полу, а на нарах. Правда, с едой было плохо. Нас подкармливали добрые люди. Поезд шёл медленно, долго, стоял на полустанках, пропуская встречные воинские эшелоны, которые везли военную технику и солдат на фронт. Мы смотрели на них, а они на нас с сочувствием и болью. Меня не покидало чувство вины: почему я еду в тыл, а не на фронт.
А фронт нагонял нас, самолёты бомбили железную дорогу и поезда. Попала бомба и в наш поезд. Горящий вагон отцепили, убитых похоронили и поехали дальше.
При бомбёжках поезд останавливался среди поля или леса. Люди выскакивали из вагонов и разбегались подальше от железной дороги. Мы договорились не выходить из вагонов, чтоб не потерять друг друга, а там, что будет, как распорядится судьба. Такое решение мы приняли после того, как мама с Лидой чуть не отстали от поезда. На одной из остановок они пошли в деревню, чтоб обменять кофточку с вышивкой на хлеб. Мы с Лориком сидели в вагоне и очень волновались: их долго не было. И вот поезд тронулся, а мама с Лидой не вернулись. Мы плакали, думая о том, что делать дальше. К счастью, на следующей остановке они пришли в наш вагон. Когда они возвращались из деревни, поезд тронулся. Они успели добежать до последнего вагона, и их с трудом втащили туда.
Мы приближались к Волге. Две учительницы из Богушевской школы, которые подкармливали нас конфетами (больше и у них ничего не было), решили сойти в Куйбышеве. А мы решили ехать дальше – куда повезут. Правда, за Волгой нас раз в сутки кормили. У нас появился начальник эшелона, он заказывал обед на одной из крупных станций, которую мы должны были проехать на следующий день. И мы получали там настоящий обед. Какая это была радость!
Но никто нам не мог сказать, куда мы едем и где наша конечная остановка. Но это уже нас не очень волновало. В дороге мы были долго, почти целый месяц. Нас кормили и уже не обстреливали и не бомбили. Вокруг была мирная жизнь. Мы проехали Чкалов (бывший Оренбург). Здесь даже не было затемнения. Город сиял огнями.
Вот и этот город остался позади. Исчезают леса, всё чаще встречаются степи, по ним бродят верблюды и странные люди. Они не русские (нам сказали, что это казахи), одеты в меховые шапки, а на ногах обрезанные коротко валенки, в пёстрых халатах на голое тело. Куда же нас везут?
И наконец приехали! Дальше нет железной дороги. Тупик. Мы в Домбарске, это один из окраинных районов Чкаловской области. Здесь добывают каменный уголь и выращивают пшеницу»…
В эвакуации не было хлеба, не было палисадника, но было море тюльпанов в весенней степи, а они умели радоваться Красоте, которая их в самом деле спасала:
«В Аще-Бутаке я работала учительницей . В классе было больше казахских ребят. Старательные, серьёзные, спокойные…
Жить нам было тяжело. У нас, кроме продовольственных карточек, не было ничего. Летом работали на сенокосе, уборке зерновых, подсолнечника, овощей. Голодно, холодно. Одежда вся на тебе. Что-то купили из посуды, белья в первый месяц пребывания в Аще-Бутаке, но в августе люди скупили всё, что было в этом магазине. Средства иссякли. Всё шло на еду. Выкупить паёк, купить молока…Масло можно было только выменять на чай, водку, которые входили в паёк: это были зерно, крупа, сахар, чай, пол-литра водки, мыло… И всё!
Мама с Лилей и Лориком уехали в Орск, устроились на работу. Лиля кассиром в билетную кассу вокзала. Мама уборщицей в столовой. Лорик сцепщиком на Орском вокзале.
Когда я получила вызов из Белорусского университета, который открылся на станции Сходня под Москвой, я приехала в Орск. Мама, Лиля и Лорик жили в вагоне. Я с ними прожила около недели, но виделись мы мало, все были на работе…
Как в военные годы проделать путь из Орска в Москву, когда все дороги забиты военными эшелонами с людьми и военной техникой? Это был труднейший момент в моей жизни. Но я ехала учиться»…
В 1944-м наш БГУ вернулся со Сходни в разрушенный Минск. Мама записывает:
«Началась новая жизнь на пепелище. Казалось, что на этом месте не скоро обживётся человек. А жизнь закипела, несмотря на близость фронта, бомбёжки. Немига казалась самым уцелевшим местом для жилья. Там нас и поселили в доме №12. А учились мы в здании красного кирпича, которое недавно реконструировал Саша* для ректората БГУ.
События яркие, оригинальные и забавные происходили в атмосфере, насыщенной духом скорби и печали, тревогой и страхом от зловещих скелетов домов и руин.
Однажды мы с Мариной Андреевой получили задание мыть окна в учебном корпусе, т.е. в доме из красного кирпича. К этому времени мы прославились наибольшим количеством трудодней. И потому к нам отправили журналиста из «Комсомольской правды». Он побеседовал и сделал несколько снимков. Мы позировали на лестнице и на подоконнике большого окна в коридоре. А через какое-то время посыпались письма с фронта, напоминающие нам с Мариной это событие…
Я так и не узнала, как комплектовался состав нашей фольклорной экспедиции под руководством Льва Григорьевича Барага. Её участниками стали я, Марина Андреева и Тамара Гутковская.
Лев Григорьевич приезжал читать лекции из Москвы в БГУ и останавливался у Д. Е. Факторовича. Там и был «штаб», где обсуждались все вопросы и накапливались продукты на месяц. Потом стало ясно, что преподаватели отказывались от части своих пайков научных работников, и у Льва Григорьевича в рюкзаке оказались для нас красная икра и чёрный хлеб. А у нас ничего, только тетрадки и ручки для записи сказок. Во время экспедиции мы услыхали о бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Удивительно, но мы радовались. Нам стало ясно, что войне скоро конец. До сих пор не пойму, почему не ужаснулись варварству этого поступка. Не помню никаких тяжёлых переживаний. Какое-то отупение от всего, что знали, переживали на протяжении долгих лет войны»…
Л. Г. Бараг с женой и внуком.
Лидия и Лилия Томашовы с внучками.
В БГУ сёстрам Лидии и Лилии повезло встретить редкостного человека – преподавателя древней русской литературы и фольклора Льва Григорьевича Барага. Они восхитились друг другом: Учёный ценил жажду знаний и светлые души девушек, а они восторгались не столько его учёностью, сколько притягательностью человека, жившего по Правде. Ведь они были девочки из крестьянской семьи начала 20-го века, и при них разрушали храмы…
Студентки записывали вместе с Львом Григорьевичем белорусские сказки в Гродненской области, отвоёванной у немцев в 1944-м году. Сёстры Томашовы были с Учителем-сказочником и в те времена, когда фольклориста объявили космополитом и выгнали из БГУ, и в те годы, когда опального Льва Григорьевича принял БашГУ. Письма из Уфы были редки, и увиделись они только через много лет, когда в 1973 году Учёный принял приглашение на минскую конференцию. Книгу «Белорусские сказки», изданную в Германии по-немецки, книгу эту Лев Григорьевич подарил Лидочке Томашовой-Факторович – первой участнице первых экспедиций. Первым делом прислал своей Вечной Студентке, деревенской девочке, выучившейся на учительницу, с приветами её сестре Лилии и детям, и бывшим студенткам Вере Полторан и Марине Барсток.
Сказочная личность Льва Григорьевича Барага оставила след не только в жизни вечных его студенток Лидии и Лилии, но их детей и внуков.
Кого-то в семье дразнили «сказочником» за неисчислимое количество «интернациональных» сказок, запечатанных в её память, кто-то интересовался народными песнями наряду с Симфонией («Псалмы Давида») Стравинского, кто-то лет 50 собирал этнографическую коллекцию куколок и, наконец, инженер! Евгений Факторович написал статью для фольклористического сборника, посвящённую трудам Л.Г.Барага.
Плита на могиле Лидии Томашовой в Королёве Стане - из Мансуровского гранита. Это из Башкирии. Подкупила не цена, а происхождение: связывается в сознании с кумиром Л. Г. Барагом и его башкирскими сказками.
Учитель был для студенток, как свет далёкой звезды. Это сказка.