Паняцце «вусная гісторыя» ўвайшло ва ўжытак у другой палове XX ст. дзякуючы навукова-грамадскаму руху «oral history», які ўзнік у ЗША. Статус вуснай гісторыі да канца не вызначаны. Што яна сабой уяўляе? Метад, крыніцу, напрамак гістарычных даследаванняў або самастойную дысцыпліну? У дадзеным выпадку нас гэта не вельмі цікавіць. Чаму?

Звычайны гісторык, як правіла, мае справу з матэрыяльна зафіксаванымі дакументамі, крыніцамі, фактамі, якія ён вывучае, верыфікуе, інтэрпрэтуе. Фалькларыст-збіральнік заўсёды карыстаецца вуснай інфармацыяй удзельнікаў або сведкаў самага рознага кшталту падзей ‒ ад бытавых да гістарычных, якую ён фіксуе пісьмова, на паперы, або дзякуючы сучасным тэхнічным сродкам.

Расказвае Аліна Зігфрыдаўна Яцуковіч (1938 г. н.) з вёскі Забегі Мядзельскага раёна Мінскай вобласці.
Запісала студэнтка 1 курса спецыяльнасці «Славянская філалогія» Ганна Лаўрыновіч ў 2012 годзе.

Мацярынская трагедыя
У Кулікове жанчына, у вайну. Маці, у яе было двое мальчыкаў. І забіла гэтых мальчыкаў, запхнула за дровы ў печы і падтапіла. Людзі з вёскі ўзналі, але іх спасці не ўдалося. Згарэлі. Маці сваіх дзяцей… Можа не было чым карміць, голад быў. В обшчым, я не знаю, што за прычына была.

Расказвае Артур Георгіевіч Гладкі (1935 г. н.) з Мінска.
Запісала студэнтка 1 курса спецыяльнасці «Славянская філалогія» Ганна Грыдасава ў 2013 годзе.

Отступление немцев и пластинки
Когда немцы отступали уже, они все свои вещи на землю бросали. Спешка же была, суматоха. Дома огнеметами многие поджигали, мол, не нам, так и не вам. Наш дом на углу улицы стоял, так его советский танк немного дулом задел, часть угла снесло. А мы с ребятами по улицам бегали и всё немецкие пластинки подбирали. Запускали их, они летят красиво, далеко.

Пожалел
Шли с мамой через поле в деревню недалеко от Минска. А у меня ж уши больные, перевязаны, вся голова обвязана была. Все меня за раненого принимали и жалели, даже немцы. Ну вот мы идем и тут видим: на поле отряд немецкий дежурит. Тут один на мотоциклете с каляской подъезжает, смотрит на меня, потом на маму, качает головой и говорит: «Матка, минэн, минэн» и указывает нам на обход. Так, выходит, немец нам жизнь спас.

Расказвае Антаніна Паўлаўна Раманоўская (1930 г. н.) з а/г Лебедзева Маладзечненскага раёна Мінскай вобласці.
Запісаў студэнт 1 курса спецыяльнасці «Беларуская філалогія» Ягор Нехвядовіч ў 2014 годзе.

Лебедзеўскі халакост
У нас у мястэчку амаль палавіна насельніцтва былі яўрэі. Так. Занімаліся яны таргоўлей усё, мала хто занімаўся сельскай гаспадаркай. Яны ўсе-ўсе мелі свае магазіны, была пякарня, быў кніжны магазін, было ўсё. Былі яны людзі даволі такія добрымі, зжыўчымі. Ніколі не было соры паміж насельніцтвам – вот так во – праваслаўнымі, католікам і ім. Была ў ніх сенагога, у нас у Лебедзеве была сенагога – эта іхні малельны дом іхні. Так сенагога. Пасля ў гэтай сенагоге яны вучыліся, так. А пасля яны пабудавалі новую, ўжо перад вайной новую. Пабудавалі новую ўжо сенагогу – новую школу. Ну, спачатку яны вучылісь у сваёй школе, а пасля прыходзілі ўжо ў 5 клас, прыходзілі ў польскую школу, разам занімаліся ў нашай агульнай школе. Так, як занімаліся ўсе мы. І так вот было да 41-га года.

Ну, эта ішло, можа, з тыдзень запах чалавечага цела, вельмі цяжка было так. Не знаю, мы не хадзілі. Ні папа, ні мы. Таму што мы вельмі добра з яўрэямі жылі, мы раней тут цяпер жылі, а раней там з еўрэямі, там, каля еўрэеў, дык надта добра дружылі.

Расказвае Галіна Рыгораўна Кіпель (1929 г. н.) з в. Перхавiчы Баранавiцкага раёна Брэсцкай вобласці.
Запісала студэнтка 1 курса спецыяльнасці «Руская філалогія» Алеся Грыгарашчанка ў 2015 годзе.

Партызан
Татаў брат пагiб на фронце… Парцiзаны былi ў вайну гэту. Немцы i парцiзаны. Парцiзаны ноччу iдуць, а немцы днём. Палiца наяджала. Усё казалi: «Чорныя вароны». Шынэлькi чорныя, блiшчастыя гэтая бузiкi. Адну ноч, я помню, мы начавалi, тата не было, у Германii быў, на зямлi спалi з бабаю, чуем, у ночы нека стральба, адно ж уже на ранке паўставалi, то ў нас, у канцы, як ехаць на Ункавiчы, там стрэлiлiся парцiзаны з палiцыяю, i там парцiзана забiлi, а палiцыям… несколько гэтых нямецкiх палiцыянтаў забралi парцiзаны. Якiя яны нямецкiя? Нашыя людзi. А парцiзана забiлi, пахавалi, а патом прыехалi немцы, дасталi, паставiлi да гары нагамi, спалiлi, а тады зноў засыпалi, зноў людзi заняслi на магiлкi, пахавалi. Плохо было, цяжко было за немцамi. Што ж ты зробiш?

Расказвае Мая Васільеўна Еўдакіменка (1939 г. н.) з в. Жыдкое Знаменскага раёна Арлоўскай вобласці. У 1943 годзе этапіравана ў Ляснянскі лагер смерці. Зараз жыве ў в. Лясная Баранавіцкага раёна Брэсцкай вобласці.
Запісаў студэнт 1 курса спецыяльнасці «Руская філалогія» Веслаў Сакалоўскі ў 2015 годзе.

З Арлоўшчыны да Брэстчыны
Меня сюда немец пригнал. Ну, вот, это я как меня пригнал немец, с 43-го была в лагере, потом с 46-го я пошла в первый класс. С 46-го по 56-й я окончила школу и потом всё, потом по землянкам, в общем пережили. Надоело это всё вспоминать как-то… Ой, с чего тут начать?

А нас тут как раз под конец уже, под конец как бы уже в 43-м, это в 43-м году было и эти вот – дай Бог им здоровья – односельчанам, утесовцам, жителям, новосадам, гальковцам, я не знаю почему они нас с лагеря забрали, как рабсилу вот немцы нас отдавали: кого в Германию, а кого… нас туда им отдавали. И я благодарна, мы благодарны, даже наши предки, мы как рабсила. Мама, помню, был даже этот вот, цепи, были, молотили, вот даже я (мне вот тоже нужно было пройти), как я жыта насила, вот потом вспоминала… А у нас на печке был этот цэп. И я думаю: «Мамочка, как ты молотила!», она так умела, такою вот, молодая, с такой силаю, а его… Тежело было зерно – попробуй этого его бить. Мама мне говорила: «Слава Богу, что люди харошие, что нам дали выжить, что нам дали еду». Мы картошку копали, а за это нам как бы, добрай душы были люди, кто нас окружал. Это было вспоминать, можно было доброе вспоминать.

Расказвае Вольга Аляксееўна Яроміна (1939 г. н.) з в. Вуглы Івацевіцкага раена.
Запісаў студэнт 1 курса спецыяльнасці «Руская філалогія» Веслаў Сакалоўскі ў 2015 годзе.

Настоящая
На одном из тщательно ухоженных дворов по улице Подлесной передо мной предстала красивая женщина, с загоревшим, свежим лицом, со светящимися еще глазами, совсем небольшого роста. Первая мысль – настоящая песенница. И, словно в подтверждение, слышу: «А ко мне ужо прыезжалі з Мінска дзве жанчыны, мо з радые… але праходзце…”

Разговорились… Ольга Алексеевна Еремина (1939 г.р., бел., 5 классов, в 1989 г. переехала из дер. Углы Ивацевичского р-на) прожила тяжелую жизнь: послевоенная разруха, голод, многодетная семья, в которой росла, ранняя трудовая деятельность, неудачный первый брак, длительная болезнь второго мужа… Но несмотря ни на что, сколько себя помнит – все время пела… сначала дома, потом в Доме культуры в г.Ивацевичи, здесь - в хоре «Лясняночка».

Ольга Алексеевна вынесла несколько фотографий, грамот и… обычных школьных тетрадок, исписанных песнями и частушками. «Вось запісала. Думала, мо калі спатрэбяцца… Ці мо на якое свята папросяць паспяваць… ці на хрэсьбіны, ці на дзень раждення…» В том, как кладет Ольга Алексеевна эти тетрадки, перелистывает их страницы, как готовится к исполнению, средотачивая все свое внимание на диктофоне, как старается «вытянуть» ту или иную ноту, я вижу одно – безграничное благоговение перед наследием, оставшимся ей от коллектива, в котором некогда пела, от дружеских посиделок, от семьи, от самых родных – бабушки и мамы, благоговение перед наследием, хранимым так нежно и так бережно, с достоинством, но так кротко…

После исполненных песен, я попросил Ольгу Алексеевну поделиться воспоминаниями о Великой отечественной войне.

“…Два прадателі ў дзерэўне аказалося. Што наша дзерэўня памагае партызанам. Вот немцы прыехалі і сказалі: “Вы партызанам памагаеце. Всё выгналі весь народ. Здесь дзяцей малых паастаўлялі в дамах, а бацькоў выгналі.” Школа ў нас была пасрэдзіне сяла, і пад ту школу паставілі ўжо пулямёты, выстрэліваць, а дзяцей – у дамах паліць. І вот прышол немец да нас ў хату. І на бацьку і на маці ўжо гаварыць: “Сабірайцеся!” А ўжо ж яны зналі, што ўжо будуць выганяць, што ўжо гэдакій пааглассе прайшло па сяле, што будуць выганяць і страляць людзей. І маці з бацькам на старшую эту сястрычку маю кажа. Што яна тут стаіць са мною, яна была старшая, а чэтвера было под ею было. Гаворыць: “Надька, ты – старэйшая, а гэтыя ўсе малыя.” (а самому меньшему братіку было полгодзіка) Гаворыць маці: “Я гэтага маленькага заберу з сабой, як нас забьюць, хай яго забьюць. А вы чацвера, ты іх адзевай, абувай і ўцякайце з хаты, не сядзіце ў хаце, бо вас тут папаляць!” А немец: “Не нада, не нада, пусць ў хаце, пусць ў хаце сядзяць”. І іх ў плечы, у плечы, і пашоў бацька. А яна ўсю роўна нас і мяне і два брата яшчэ меньшых і нас яна паабувала, і мы пашлі дзе-та ў куста там, недалеко там кусты былі. І мы пашлі ў кусты. А весь народ ўжо выгналі і паставілі пуляметы уже страляць гэтых людзей. А Бошчэнь у нас 12 кіламетраў, тады быў Бошчэнскі раён. І там быў нейкі салтус или стараста хто-та… я уже і не знаю… і як-та ён учыў, што тут уже гэдак выстрэліваюць, ўсю дзярэўню будуць паліць. І нехта яму там далажыў і ён на кані, верхом на кані так ляцеў, што як прыехаў, яшчэ застаў, яшчэ не стрэлялі людзей. То той … з таго каня такі шум падаў – гэдак упацеў той конь, гэдак ён яго гнаў, што шумеў той конь, аж шум з каня падаў і сказаў, што: “Не троньце людзей,” – па-немецкі ён ўмеў гаварыць, пераводзіл, што людзі не вінаватыя, што гэта гэтыя два прадацелі проста людзей прадалі́. ”Людзі – гаварыць, - не памагаюць партызанам.”

Но памагалі, партызаны прыходзілі, тоже забіралі адежу, ім было холадна ў лесах, і еды трэба было тоже. Давалі і партызанам, і немцы забіралі. Але ўжо гэты заступіўся сотус ці стараста – Бог его знает, як яго называлі, гаворыць: “Людзі не вінаватыя, яны партызанам не памагаюць, гэта проста гэтыя два прадацелі хацелі людзей пагубіць.” І яны людзей адпусцілі, а тых двох взялі і застрэлілі. Тых двох, гэта быў швагер, два швагра. Сестры мужык і гэты во… дваіх родственнікі. Хацелі усю дзярэўню унічтожыць…”

Расказвае Майя Васільеўна Яўдакіменка (1939 г. н.) з Арлоўскай вобл. Расіі, ў 1943г. этапіравана з маці ў в. Лясная ў лагер смерті.
Запісаў студэнт 1 курса спецыяльнасці «Руская філалогія» Веслаў Сакалоўскі ў 2015 годзе.

Княгиня
…В это время в кухню входит соседка Ольги Алексеевны – Евдокименко Майя Васильевна, которая поразила своей внешностью. Первая мысль – княгиня. В ее чертах угадываются аристократические черты и в то же время какая-то угнетенность. С одной стороны – правильной формы овал лица, удлиненный тонкий нос, выразительные глаза, излучающие интеллект, царственная осанка, туалет под стать облику – красивое светлое платье, собранное «в талию», открывающее декольте сдержанным кружевом, переходящим в бант на груди и коротким рукавом обнажающее еще красивые до запястий руки. С другой стороны – жидкие белые волосы и «клинописи жесткие страницы на щеках», «кричащие» о страшной судьбе этой женщины. И действительно, родившись в Москве, Майя Васильевна с началом войны вынуждена была бежать к родственникам матери в Орловскую область, пережить страшные месяцы в лагере смерти, здесь в деревне «Лесная», с самого детства заглянув в глаза самой смерти… Тяжелое, голодное послевоенное время в землянках, муж, оказавшийся пьяницей… Являясь узником войны, Майя Васильевна ежегодно в праздник великой Победы выступает на торжествах, посвященных освобождению Беларуси от фашистских захватчиков, читая проникновенные строчки об ужасах, пережитых в юности… А еще Майя Васильевна поет на клиросе в местной церкви. «Я родилась в Москве, но, когда началась война, отца, прислали в армию, а мы с мамой переехали в деревню, да, Орловская область, Знаменский район, село Жидко́е. Мы с ней вдвоем … переехали, а там её родители жили, в деревне в этой. Ну, когда в общем, на нашу деревню эту напали немцы, оккупировали, и стали роиться по деревне. И вот когда это все… когда начался огонь этот, как все это страшно было… И тут мычат каровы, эти самые, кони эти ржут, это все… лай собак, это все страшно! А тут горит всё, и тут, а тут… Молодежь убежала в лес, к партизанам, остались старики, и женщины, да… дети малые ... немаўлетки эти… и вот когда они стали нас всех туда, как бы на большую дорогу, чтоб куда-то… а куда – мы ж не зналі… а хотели направить куда-то. Ну, всех согнали. Тут эти собаки такие вот, эти, овчарки, - страшно было! Кого пристреливали по дороге, в стариков стреляли, малые дети кричали… И вот гонят-гонят, людей много было – наша деревня большая была… А тут у нас такая глинистая такая земля, такая она была влажная… А тут дорожка была вокруг этага багно – болота, а они все равно – напрямую… И там барахтаются, и дети, эти кони не могут выплыть. Эти подводы, а тут дарога… А мая мама, Царство ей… ей было только 25 лет, наверное, мы сильные такие вот… духам такие вот сильные! И она … потом… все односельчане говорят: “Шура, как ты смогла ты так… противостоять этому врагу?” И она не пошла, коня не повела через эту вот… болото. Она вокруг, когда тут недалеко… Ну почему она должна туда их, чтоб люди там, дети, старики, чтоб они их стреляли? А она все равно, в обход туда, этого правила… этого – лошадь. Они – нет! Подступили, собрались со всех сторон, всех окружили, прибежали эти немцы, те овчарки... И стали на маму – “стрелять будем!” Мама даже вспоминала: “Почему у меня такая смелость была?” И даже люди потом говорили: «Как ты могла так смелость поступать?» Она говорит: ”Стреляй! Всех не перестреляешь!” Она думала, что все погибли: и муж, и все. Всё одно было лучше погибать, чем там в болоте этом, барахтаться. И она: “Стреляй! Всех …не перестреляешь!” И тут… они што-то… наверно, надо было жить ешче. Они стали рэзинавай гумай, рэзинавая плетка была… Они её били как могли… Но она не сдалась! И по голове, и по телу, и по ногам… (потом ноги то у неё болели) Они все там… Я даже маленькая вспоминаю, што у неё были эти следы от этой гумы красно – уже потом синие, они как бы уже восстанавливались, столько лет она мучилась от этого. Но все равно, она их как бы сумела направить на нужном направлении и все эти пашли туда сухой дарогаю, станцыей нас туда гнали, а потом в скотских вагонах нас там паместили и до станцыи “Лесная” нас пригнали. До станцыі “Лесная” сюда, прямо сюда...»

Расказвае Марыя Паўлаўна Даніліна (1946 г. н.) з в. Гінцавічы Баранавіцкага р-на.
Запісаў студэнт 1 курса спецыяльнасці «Руская філалогія» Веслаў Сакалоўскі ў 2015 годзе.

На двух болтах
«Отец, Павел Саныч, уже ныне его нет, конечно, на 97-м году умер. Он всю войну пробыл… рабочим железной дороги… бригадиром на железной дороге проработал всю войну! Его не взяли на фронт только потому, что он прошел какие-то курсы… железнодорожник – его поставили бригадиром, потому что он очень смышленый был мужик. И ён сколько рассказываў, что говорит, вот только на железной дороге, представляете железку: вот идёт состав наш – советский, будем говорить, да. Все трясутся, хоть бы прошла техника, везут технику, солдат – всё. И вот тут… потом, значит, вот только прошёл, например, советский состав, эшелон, тут, передают – идёт немецкий, значит разбирайте железку, снимайте целую, эту самую, рельс, это ж длинущая, разбирайте, чтоб они пошли под откос. Папа говорит, «ты знаешь, сколько я пережил, вот только разобрали мы , только рельс этот сняли, нам говорят – идёт состав советский – быстро!” И, говорит, мы на двух болтах пропускали состав. Это представляете, что могло бы быть нам, мы бы давно б стояли б, говорит, под пулями. А когда везли, шли составы немецкие… Они остановят, другой раз, когда выбрасывали (ну, убивали ж били ж людей), они убивали на ходу и, говорит, сколько ”мы ж на волоске жили, потому что пистолеты и на нас и автоматы наставляли и мы стояли и молились: хоть бы они нас не убили.” В общем, тяжёлую жизнь прожил…»

Расказвае Любоў Антонаўна Шаўкун (1937 г. н.) з в. Паўлінава Баранавіцкага р-на Украіны, ў 1947г. пераехала ў Беларусь, з 1962г. – ў в. Лясная.
Запісаў студэнт 1 курса спецыяльнасці «Руская філалогія» Веслаў Сакалоўскі ў 2015 годзе.

Голод
«…А после войны голод какой! Я помню, это ж такое тяжёлое было положение после войны. Была на Украине, знаете, засуха… Мне было десять лет, вот мы уехали в 47 году уже сюда с Украины в Беларусь. Отец мой ездил, менял сюда какие вещи. В Киеве покупал тряпки, а сюда приезжал, менял на продукты. И забрал потом приехал нас, забрал меня и сестру уже забрал. В Снове мы жили, не далеко. Так вот знаете, во время этого… ой, не дай Бог. Отец у меня был бригадиром в колхозе (тогда ж колхозы ещё были после) и говорит… зарезали, в общем, лошадь ожеребилась и жеребёнка взяли зарезали и разделили между собой! Родители, матеря ели своих детей! Ни котов, ни собак – нигде ничего не было. Я только помню, как мы ходили вот, с сестрой, собирали эту гнилую картошку. Она после зимы, знаете, одна кожечка, и там крахмал этот. Мама намочит, а оно такое… вонючее, знаете, после это, гнилое это, ну, что? – Ели потому лебеду, акации – нигде акаций не было. Подъедали всю акацию. Вообще, было, конечно, тяжеловато. Лебеда такая вот тут растёт, а то – жёлтая такая, специально, наверно, как салат такой – так ели.

Акацию ели… Вообще, конечно, было… Отец уже говорит: «Уезжайте, потому что поумираете с голоду.» Я помню, женщина одна, ой, говорили потом, что она… Я пришла, – дружили подружки, малые ж дети были, сколько нам уже было… Сидит на печке она, эта маці. Такая, знаете что, как это, вот, её облик такой… как зверь какой. И на меня «Люба, Люба, праходзь, праходзь», – на меня. А видела, она такая… я быстрей оттуда удрала. Я говорю «А где… спросила… Кланя?» - её звать, девочка была. «Праходзь, праходзь…» - а я ходу… …Потом говорили, что она съела свою дочь! Да!»

Расказвае Аліна Якімаўна Турцэвіч (1941 г.н.) з в. Лясная
Запісаў студэнт 1 курса спецыяльнасці «Руская філалогія» Веслаў Сакалоўскі ў 2015 годзе.

И такие немцы были
“Однажды немцы приехали и гавораць: “Мамаша, сварите нам паёк.” Рис привезли, понимаете, тогда риса ж нигде не было. Рис привезли, и яшчэ там што-то привезли. Теперь рис купишь и есці дзеці асоба не хотят, правда? А мама сварыла на молоке этот рис и им… А мы… унюхали этот рис, понимаете, нам пахне… этый рис и мы просим, плакаць начали… А мама одно стесняется: всё ж таки они паёк свой привезли. А они зашли и говоряць: “Мамаша, зачэм плачуць эти дзеці?” А мама: “да это самое… что-то сваряцца.” ”Нет, мамаша, они, наверное, хочуць этого риса поесці!” А мама: «Да нет, не хоцят, вот молоко, я и вам сварыла рис на молоке.» «Нет, мамаша, пока вы их не покормите, мы есть не будем.» И мама чем-то им там… дала другого, своего чего-то, а они нам дали рис этот съесть. Тоже люди были неплохие… И печенье привозили, но як яны гавораць «мы такие люди как и вы» – нас заставляюць.

… Вот такие немцы были…”