Свободное дыхание поэзии
Илья Викторович Семененко - Басин, ученый, художник, поэт
Мы познакомились с Ильей Викторовичем заочно.
Было приятно узнать, что в ходе исследования материалов о мученике Гаврииле Заблудовском, особо почитаемом в Гродно, Илья Викторович обратился и к другим белорусским источникам. В связи с этим ему потребовалась совсем небольшая консультация белорусского фольклориста.
Конечно, было любопытно узнать об авторе письма побольше. Проблем нет - интернет выдал информацию.
Родился в 1966 г. в Москве. В 1989 г. окончил исторический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. В 2011 году защитил докторскую диссертацию по теме «Персонификация святости в русской православной культуре XX века», тема которой вполне может заинтересовать многих фольклористов.
И еще: с юных лет увлечен искусством, занимался живописью, пишет стихи. Живет в Москве.
Стихи! И как тут было не обратиться к Илье Викторовичу с просьбой дать подборку для «Дзьмухаўца»! Вероятно, доктор исторических наук просмотрел некоторые номера альманаха и решил поддержать нас, за что ему большое спасибо от благодарной редакции.
Потому мы с еще большим вниманием стали знакомиться с биографией нашего нового автора. Оказалось, что в области историографии он сделал выбор в пользу истории христианства, разрабатывает тематику восточнославянской православной агиографии.
И уж совсем нас потрясло, что Илья Викторович написал более двухсот статей о русских святых для издания «Enciclopedia dei santi. Le Chiese Orientali» (Roma: Città Nuova, - 1998 – 1999. Vol. I – II).
Оказалось также, что Илья Викторович изучает агиографические памятники русского старообрядчества. А у нас в Беларуси тоже есть старообрядцы. Потомки тех давних русских старообрядцев проживают на Гомельщине. Как тут было не вспомнить, что в свое время изучением их говора занималась наша Александра Федотовна Манаенкова. Итогом ее экспедиций стала уникальная книга «Русские говоры Ветковщины».
Кроме указанного, в сфере внимания Ильи Викторовича история филантропии, в частности, сюжеты, связанные с общественно-просветительской деятельностью доктора Гааза, главного врача московских тюрем в первой половине XIX века. Тут опять-таки нам вспомнился Мишель Фуко.
Илья Викторович считает, что большое влияние на него оказало общение во второй половине восьмидесятых годов с протоиереем Александром Менем. Отвечая несколько лет тому назад на анкету литературного журнала «Урал», он написал так:
«Мне повезло родиться в семье, где собирали и читали книги; любовью к поэзии я прежде всего обязан своей маме Татьяне. На протяжении семидесятых и восьмидесятых годов в домашней библиотеке родителей, кроме поэтов Золотого века русской культуры, появлялись томики поэтов Серебряного века, была также возможность читать некоторые редкие поэтические издания 20-30-х гг. XX в.»
Кроме увлечения поэзией в точном смысле этого слова, Илья Викторович уже много лет работает в жанрах визуальной поэзии, бук-арта (Book Art) и коллажа.
Здесь надо сказать, что наш автор еще в студенческие годы получил частное художественное образование (студенты, берем пример!).
В конце 1980-х годов состоял в московском творческом объединении «Колесо», занимался в студии художника Виталия Грибкова.
И уж совсем замечательное.
Работы Ильи Викторовича в жанре бук-арта хранятся в Собрании конкретной и визуальной поэзии супругов Сакнеров (University of Iowa Libraries Special Collections, International Dada Archive; USA) и в архиве Исследовательского центра Восточной Европы (Forschungsstelle Osteuropa; Bremen, Germany).
Сегодня Илья Викторович со своими коллажами участвует в международном движении мэйл-арт (Mail Art).
Поскольку движение мэйл-арт предусматривает обмен маленькими произведениями искусства по почте, коллажи Семененко-Басина выполнены преимущественно из почтовых материалов, марок, всегда – на стандартной почтовой карточке (можно будет посмотреть).
Конечно же, Илья Викторович - член Союза писателей Москвы (секция «Поэзия»). При этом он автор и поэтических книг, и одной прозаической - «Начало века» (М.: издание автора, 2015).
Мы обратили внимание, что Илья Викторович инициативно использовал не только издательства, но и свои возможности. Смотрите:
Ручьевинами серебра (М.: Время, 2012),
Мои стихи: В память 100-летия кубофутуризма (М.: издание автора, 2012),
Лира для диких зверей (М.: Время, 2016),
Март 2007 (М.: издание автора, 2017),
Ювенилиа (М.: Водолей, 2018).
В уже упомянутых ответах на вопросы редакции журнала «Урал» находим рассуждения Ильи Викторовича о поэзии и иных формах стихописания, о том, как появляются стихотворные тексты:
«Литературное стихотворчество – это и стихотворные вставки в драматургическом тексте, и старая классицистическая драма в стихах, и умелое обращение к массовой аудитории, возвращающее публике её же мысли и чувства.
Поэзию хочется отличить от стихотворчества исходя из того, миссия поэзии, согласно Паунду, – посредническая. «Искусство живо лишь до той поры, покуда занято истолкованием реальности, то есть, покуда оно выражает что-то, задевшее художника намного сильней и глубже, чем его аудиторию. Он подобен зрячему среди слепцов…» (Э. Паунд. Психология и трубадуры / Пер. А. Нестерова).
«Какие факторы в большей степени влияют на появление стихов из-под пера?» - спросили мы у нашего будущего автора.
Илья Викторович ответил так:
«Прежде всего, здесь взаимодействуют спонтанность и методичность. Я бы акцентировал внимание на простом уважении к письму и, в равной степени, к тому, что зияет между письменами – уважение к воздуху, тишине. Творчество это прежде всего удовольствие, радость состояния потока; об этом в книге «Поток» хорошо сказал профессор М. Чиксентмихайи. Надо очень любить письмо и то, что молчит между письменами, кроме того, необходимо хорошо слушать. Опознавание факторов, о которых спрашивает интервьюер, то есть движущих сил, онтологических и социальных, не столь значимо, тем более, что потоковое переживание едва ли поддается подобной дифференциации”.
А теперь читаем стихи.
Самолёт мыслей
плановщик может ли переврать план?
может ли Декарт забросить свой метод?
этот маленький любительский самолёт
прогулочный аэроплан
может не вернуться назад
зат-
ылок переднего не врёт
ведёт
за собою
прямо
но ведь кто-то же всё равно вернётся назад
В отграниченном пространстве минимальных событий
На листе картона – едва заметная крошка,
или пылинка. От дыхания колеблется,
перелетает – исчезает над поверхностью стола.
Двадцатое марта
Яркий свет солнечный лица осиял,
лица девушек, склонившихся над листами бумаги
за длинным столом
в комнате девятого этажа старого уродливого дома.
И не было ничего, ничего такого,
что мог бы назвать своим Я, центром вселенной
моих интересов и прав.
Только солнце,
солнце напоминало мне обо мне, тревожа
слишком ранним весенним жаром.
Мягкие шипящие
Опечаливающее мучает.
Распечатывают память,
некто распечатывает память мне
со скуки, от нечего делать,
неведомо зачем.
Вопрос: «Зачем распечатывающий распечатывает?»
Ответ: «Запечатанное
нам оставляет Бог,
чтобы мы возрастали
в благодарности
из-за прощения».
* * *
К маленькой женщине – шоссейные подступы,
всё припрятано,
спрятаны выемки. Разгорячённые,
вечером
цветут сиянием круглых площадей,
веточками разгорячённых улиц.
Так устроена здесь жизнь,
воздух сохраняет отпечатки движений,
и нет такого оттенка синего или красного,
который бы не повстречался
в нарядах толпы.
О выщерблинах, выемках забывают
по закате солнца;
кости местной реплики Колизея
в круг свой
принимают тело музыки
ухищрённой, праздничной.
Сценка в новом вкусе
Господь потопъ населяетъ…
Псалом 28
Высоколобый щёголь, последний джентльмен
говорит:
«Депрессивная самовольная застройка
и
депрессивная самовольная поэзия
чем-то похожи.
Я знал,
на сей стороне
не Карамазовы победят, но Рогожин».
И сразу поднимаются стаи тпиц (птиц),
чьи-то
овеществлённые души,
им хуже, чем хуже.
Входит
инфанта Эстрелья в сопровождении свиты.
Эстрелья говорит:
«Кто воспоёт светила,
сияющие над морем?
Когда-то поэты пели звёзды, теперь
море пожирает звёзды.
Похуже простодушного отхожего,
никакой не сезонный отхожий,
краснокнижники – у наших подножий».
Скользящим зеркалом увеличивается
равнина,
быть может, морской простор,
не нуждающийся в поэте.
Входит
Поэт (с опиской читается: Пот),
просто прохожий.
Море – ближе,
люминесцирующие частицы
опадают в муравейники глубин:
нагромождения результатов,
осыпи
нам пригождавшихся букв.
Ум – словно рыбы: живые,
подскакивают, бьются.
Уму
оставляется безмолвное утешение,
безмолвное братолюбие.
Статуя на границе города и поля
ехал по римску на двух лошадях – – разговаривали
разговаривали женщины, кричали на своих детей
«сделай хоть что-нибудь полезное» – деньги
(файл e_o содержит запах любимого)
скажет:
«я вырос в старом доме на окраине» – снится
стена сослепу взирающая
в окнах ненужные чужие, сторонники красно-чёрных
дальше
отвалы перепаханной земли (спины лошадиные)
ночи покровом светлым
в степи луна иль круглый мяч
над головой
* * *
Тебе не избежать толпы холодной бормотанья,
неясного, как Сьюзи в озере ночном купанье.
Тебя не обойдёт трёхтыщеустная молва,
но берегись, коль вместо вязкого варенья
и щей из северного настроенья
взойдут на небеса полуночи орехи и халва!
Плыви, поэт, борись. В сих призрачных волнах
ты, может, гость заморский в девьих лёгких снах.
Свободны в беспричинности
ОНИ
как же раньше жили!
раньше жили свойными именами
после переехали наши в пятиэтажный кирпичный дом
ОНИ
вроде стоят за полуоткрытой дверью
а кем назвать их, детки уже не знают
потеряли
думали, вот – проходят
над полем к посёлку авиаторов
снова тут ОНИ
вся вода наша мыла пустоту их пустот
чистые, непрерывной вереницей
самые свободные из нас, свободны
ОНИ
без причины быть
* * *
холодно и ничего такого
на продувном мосту изгнаннику заглядывают в глаза
плюнут под ноги
едва ли вразумится старой песенкой, рябью
расширившейся реки городской
не посмотрит вниз
просто холод огромного родительского сердца
поди, догони, их бы выкрутить как лампочки, поджечь
…биение, шум машин…
мысли шальные поджечь
поседеешь здесь на ветру: а слепые перила, немой
мостовой гранит надёжней огня
Неаполь брат, Неаполь мой
чтó мучаешь меня?
1930
клалЫ ужОсы Урмы: кто
судии предаст шерстистое сердце
врага и не принесёт поленца
в очаг коммуны; просеянный через ситце
не соблазнится колхозами – спасётся
* * *
скажите всем – воскликните на площадях
наш Гомер не был слеп
всё это тёмные слухи
обман
у многих из нас ложное имя
выберу себе имя Аполлинарий
милое воображение
в нём перелистывают книги и дитя
тянется к матери, обхватывает её шею
вереница
однокровных общность
рассказывайте всем – есть Иной-человек
движется мне навстречу
можно ли заговорить?
лучше ударить
лучше пройти мимо
глаза призраков источают удивление
выберу себе имя Гермоген
* * *
В сияющем отражении у подножья горы,
в озере восходящем
белые металлы обретают свой розовый, изобилье и силу,
а вечером растворяются над Ломбардией, озаряя поля
светящимся туманом, изордевшим серебром.
В сияющем отражении фабричного окна
виден след солнца,
яхонтовая улыбка, быть может, скрывающая строгость.
Заиграли огни предгорий
и дыханье сжимает горечью, рыданьем долины безлесной, вечереющей.
Сияющим отражением слова
дня, обращённого к ночи,
льётся леденистый синий, молчанье оседает на стенах.
В металлических отсветах, провожая меня,
повторяется ритурнель:
на севере, на два часа назад, ты скоро расстанешься с любимой.
* * *
сквозь утренний сон слышу
железной лопатой
дворник счищает снег
viivgik
…и весь вагон, всё это зло
стучит во мне
ferrum ferrum ferrum
рождённый в страхе, ищу лекарства от любви
могилы важные, повапленные склепы
теснятся
здесь не пройти
меняем путь, идём на город Дисов
вдоль берега лесной реки
по улице большой столицы
вот мартовское дерево. стена. свет яркий, солнечный
освобождение не-братьям и не-сёстрам: вам
как бешеные псы несут
врываются в дома
освобождаясь, освобождают
редеют, тая
Происшествие в Монголии
некий вёл женщин по улице – – куда
войдут ему в голову тихие имена
не торопись, тараторка
смотри
вот весна дымит
озеленение: ужасное русское слово
его невозможно договорить до конца
вёл женщин
а был на нём мундир
или халат
не помню: вторжение речи
в светящуюся стереометрию
Анаморфозыi
Сожги сожаление.
В зеркале – – грязная городская лагуна.
Поддерживай, не урони, мгновенное подозрение
вспыхивает, сотворив говорящего и говоримое слово.
Мягче пуха
супротив звучащее НЕТ в интервале. Переходя
к множеству вещей мiра, к могуществу.
Искры
палят распростёртое внешнее море.
II
Акробат над водой, под ветром едва тревожным,
между скал, между
оттиском огромным и оттиском.
А ночью быстрее швейной машины
рёв морской,
неукротимый источник законов.
III
Упираясь в деревья, воздух выдувает всё,
кроме хвои и камня.
Ты идёшь,
пропуская мимо контуры, разноцветные полосы ткани
– – от жёсткого к облаку зрения:
нашёл ледяное солнце лбом,
образовать прозрачную кожу расстояний, плоть
красной земли, собирая воедино.
IV
Белые камни, движение
стволов и фигур:
сквозь плотный мiр тысячи вещей – кричащие в пустыне.
Ты
под защитой живого дерева и пылающей сабли.
Атака: в сиянии тонут паруса. Кому
ходить по камню голому, а кому
кормиться от моря?
кто грозит за нас?
Двое юнейших:
в сиянии парус, дева на холме.
V
Пение: а-не-не-не-на-ни. Можно
на гору загнать мышь,
но чем бы ты мог быть доволен?
Присвоением правоты,
глядением искрами над морской пучиной,
шагами
с камня на камень, положенный
чести ради архангельской.
* * *
на горизонте
есть точка, которая меня интересует
вернее, которая заинтересована во мне
а может быть, не я нахожусь в центре пейзажа
а может ли центр находиться не здесь, где я стою
но в точке на линии горизонта
едва заметной точке
и этот центр притягивает меня
Зимний поворот
Светило не восходит одно. Слева и справа
по целому солнцу, сердце слева и сердце справа.
Разрушь этот город, под ним
снег, земля, валуны,
летящие влево и вправо, ввергающиеся в материк.
Если не хочешь лететь, лучше лежи в снегу,
в дуплястом сугробе, где жгут огни,
обсыхают и спят.
Кого не убил полуночный лёд,
помилует тлеющий жар.
Пасха
небеса сложились
земля свернулась вовнутрь
мы остались в неярком свете
летали туда и сюда
совсем не хотелось есть, просто летали