Да 85-годдзя філалагічнага факультэта БДУ
Людмила Зарембо
Нина Викторовна Головко в изменяющихся временах и нравах литературного процесса
Сложилось так, что студенткой я училась у доцента Нины Викторовны Головко на истечении 1960-х – в начале 70-х годов. Это обстоятельство переходности социумных состояний определяло очень многое в нашем общем – лектора и вузовцев – понимании литературного курса середины ХIХ столетия в его также активной изменчивости реалий.
Все мгновения тогдашних пересечений диахроний и мнений сегодня видятся достойными внимания, назидательными и, что греха таить, неповторимо прекрасными. Они запечатлели нашу неуспокоенность, искренность, субъективную открытость профессиональным исканиям.
На главном месте было внимание к факту, взращенное, конечно же, общепризнанными успехами культурно-исторической школы СССР. В сознании закрепилась доверительность к вербальному топу в его безраздельно господствующем революционно-демократическом освещении.
«Факты – вещь упрямая» было нашим стримом и слогоном. Но как-то сама собой, неуправляемо стала нарушаться стройность филологического мироздания, все пошло-поехало: то случаем идеологема не заладит с гармонией, то факты – вкривь и вкось…
Той порой возвратом стабильности стала сенсация большого художественного масштаба – выход в свет полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева в 28-ми томах (М., Л., Наука, 1960 – 1968 г.; уместно будет напомнить, что недавнее полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах 1978 – 2018 годов это исправленное и дополненное предшествующего.).
О обаяние академических томов, текстов и комментариев! За ними как из рога изобилия посыпались экранизации произведений. На долю нашего курса выпало «Дворянское гнедо» (1969 год, режиссер Андрей Михалков-Кончаловский). Мы все сто человек каждый обязательно писали рецензию на фильм.
Господи, как их Нина Викторовна могла прочитать? А ведь читала, потому что потом проводилась конференция, мы выступали с «лучшими» докладами…Так она эту жуть второкурсников еще и слушала… (Не забудем, что в текущем же семестре так же обязательно сдавали письменную работу по романам Гончарова.)
Мы все были твердо уверены, что Нина Викторовна защитила свою кандидатскую диссертацию и особенно любит творчество Тургенева, центральное место в своем курсе отводит ему, а потому… ну кто бы решился чего-нибудь не прочитать в особенности из тургеневского перечня?
Слушать Нину Викторовну было захватывающе интересно, суждения, формулировки запоминались легко, усваивались.
Не нарушая магистральных всеобщих положений, на филфаке БГУ в учебном процессе существовала неизбежная избирательность эстетических направлений, имен, аналитических подходов. Они казались предопределенными свыше, провиденциальными: в наследии века акцентировалась идейная направленность, исчерпывающим являлся вопрос что? хотел сказать и говорил автор, а дополнительные как?, кому?, когда?, почему?, в каких условиях? и тому подобные коммуникативные характеристики неизбежно оставались на периферии.
Между тем именно они часто и создавали ситуацию, в которой актуализированные факты виделись далеко не последней инстанцией, вещающей истину референтов.
Отчетливо помню важное и для школьной программы. Антикрепостническая направленность «Записок охотника», подкрепленная текстом классика
«Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел… Мне нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя; враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца – с чем я поклялся никогда не примириться… Это была моя аннибаловская клятва», подвергалась сомнению, нашей со товарищи основательной ревизии.
Приведенная цитата не - из «Записок…», подобно страстных ожидаемых нами речений в них нет.
Ведь мы уже изучали «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева.
Картины русской жизни «с натуры» в них сопровождались комментариями лирического героя:
«- Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. Звери алчные, пиявцы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, что отнять не можем… С одной стороны – почти всесилие; с другой – немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заключенного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола во ярме..;
- Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние..;
- Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала…»
Многие из подобных сентенций конца ХVІІІ столетия мы заучивали наизусть к зачету. Созвучные с ними гражданские стихи А. С. Пушкина, декабристов, М. Ю. Лермонтова – у всех на слуху.
«Протестное» содержание «Записок охотника» в этом ряду выглядело очень уж деликатным и «пушистым». (Госпожа Хохлакова из «Братьев Карамазовых» в год третьего прижизненного, обособленно от других произведений переиздания «Записок охотника» произносит недвусмысленную ироничную фразу: «Довольно!», - как сказал Тургенев!»)
Оно вырисовывалось нам скорее соответствующим тексту рапорта И. А. Гончарова, взятым в той его части, которую обычно принято опускать при цитации.
Приведем здесь:
««Записки охотника» вовсе не имеют жестокости в изображении отношений между помещиками и крестьянами: в этом отношении книга далеко уступает всему, что появилось в одно с нею время и позже ее. Автор не возбуждает ни малейшего озлобления и раздражения двух классов между собою, напротив, мягкостью и художественностью изображений придает им характер комизма и тонкой, едва уловимой иронии. Притом в «Записках охотника» нет преднамеренных желчных описаний отношений крестьян к помещикам: автор говорит о них мимоходом, когда они попадают случайно под руку».
Так писал «ценсор И. Гончаров 20 ноября 1858 года», располагая, конечно, печальным «назидательным» примером своего предшественника в 1852 году. Но цель была достигнута, книга переиздана в 1859-ом.
Новаторской заслугой Тургенева в ней была не антикрепостническая направленность, чем было не удивить читателей ХІХ – ХХ вв., а коммуникативная дополнительность ракурсов обсуждения темы.
Как тогда и теперь я полагаю: Тургенев нашел тот эстетический стиль, форму, художественное содержание, которыми возможно было говорить с властью об отмене «незыблемых» законов с позиций субъекта независимого, равного, влиять на правительство в нужном направлении, договариваясь.
Конечно и вполне литературный прием циклизации резонатором сыграл свою положительную роль. О тургеневских циклах печатаются все новые труды ученых и в ХХІ веке.
Нина Викторовна не указывала нам всех коннотаций тургеневского прецедента 1852 года, но открывала профессиональные перспективы, учила, как самостоятельно выходить из тех неизбежно ограничивающих координат, в которых велось преподавание.
Этот высокий принцип осуществлялся ею не только в отношении «Записок охотника», но обращался часто от конкретного романа к проблемам вечным – этической значимости.
Так, все мы одногруппники, собравшись однажды, единодушно согласились, что самым ярким местом лекций Нины Викторовны была апофегма, прозвучавшая в актовом зале на Красноармейской:
«Космополитизм?! О, космополитизм – чепуха… Нет счастья без Родины!».
Я цитирую по памяти, и эти слова не вполне совпадают с текстом «Рудина», но какой они и сегодня несут заряд! Как направляют раздумья! Отчего же Тургенев-патриот столь много жил вне России…
Однако возвратимся к нашим фактам. В 1980-е годы они совсем уж перестали «упрямиться».
Помню, как искренно и даже громко Нина Викторовна, не сдержавшись, воскликнула «Да вы что!!!» ('не может быть'), когда я привела ей широко известные (и ранее !) примеры Киприановской версии о роли Дмитрия Донского в Куликовской битве, палимпсеста в летописях ХІV века «Иван Калита возвратившись из Орды взверже гнев на Новгород через крестное целование / за новгородскую измену».
Кажется, тогда мы обе искушались дерзостностью, ибо приближалась квантовая реальность, в ней факты становились беззащитными перед концепциями.
Во всей этой неустойчивости, «перетекающем модусе» времен и мнений есть много совершенно нового, задорного, а порой и веселого, но мы готовы к неожиданностям!
Это качество, базовое в литературоведении и жизни, формировала учеба в БГУ у Нины Викторовны Головко.
*Людмила Ивановна Зарембо, кандидат филологических наук, доцент