Литература и фольклор
Эди Огнецвет, детский поэт из советского времени
Просто удивительно, насколько при внешней простоте эстетически выверены стихи для детей классика белорусской детской литературы Эди Огнецвет (1913 — 2000). Сразу скажем, что они очень дидактичны, но это дидактика особого рода, лишенная агрессивной настойчивости и узколобой прямолинейности, свойственной ряду поэтов советского времени (и не только им). Не удивительно, что за книжку «На двары алімпіяда», отсылающую вовсе не к фольклору, а к современности, Э. Огнецвет удостоилась почетного Диплома Ганса Христиана Андерсена.
К столетнему юбилею поэтессы в серии «Бібліятэка часопіса «Вясёлка», постоянным автором которого она была на протяжении многих лет, издали сборник ее стихов «У свеце дабрыні». Первое произведение датируется 1957 годом, последнее — 2000-м, следовательно, сборник вполне презентабелен для того, чтобы делать выводы о картине мира, на которую ориентирована поэзия Э. Огнецвет.
У замечательной белорусской поэтессы картина мира целостная, объемная, непротиворечивая. Позитивная картина легко воспринимается как момент детской жизни, неразрывно связанной с природой и аксиологией общественной жизни.
Рефлексия природного находит выражение в названиях стихов Эди Огнецвет. Чувственно воспринимаемый мир опосредован через такие реалии, как клён, ляшчына, яліна, пралеска, каштаны, зялёны дуб, с одной стороны, конь, конік, сом, чапля, грак, зязюля, чыжык, пеўнік, кот, с другой.
В плане психологического момента эта картина соотносится с фольклорной постольку, поскольку в детском фольклоре тот же принцип обогащения представлений ребенка о животном и растительном мире через расширение жанровой картины мира.
Ряд произведений можно соотнести с фольклором материнства и детства, но только как бы со следующим его этапом, обращенным к подросшему ребенку. И если мама еще видит в своем ребенке малыша, то он уже чувствует себя другим. В структурном плане стихотворение «Мама песціла малога» представляет собой диалог двух сознаний. Речь матери — нежная пестушка, ответ сына - знак осознания им своего места в мире:
Мама песціла малога:
- Ты мой зайчык-пабягайчык,
Быстраногі мой зайчына!
Адказаў хлапчына строга:
- Я вялікі пабяганец,
Я - не заяц,
Я - мужчына.
Соответственно забота Эди Огнецвет, «достаточно хорошей матери» (Д. Винникотт), сосредоточена не столько на теме физического развития ребенка, сколько духовного. И здесь ориентиром служат две системы воспитания: одна народная, отразившаяся в детском фольклоре, и вторая новая, сложившаяся в советской семье, школе и дошкольных учреждениях и основанная на советской государственной этике.
Сказанное не означает, что Э. Огнецвет выполняла идеологический заказ. Ее произведения интуитивно ориентированы на гуманистическую картину мира, резонансно откликающуюся на зов ребенка.
Если у некоторых поэтов связь с фольклором лежит на поверхности, то об Э. Огнецвет можно сказать, что ее поэтическое сознание связано с белорусским фольклором невидимой нитью.
В художественно оформленной картине мира поэтесса выстраивает новые связи фольклорных образов. Так, например, Сон в ней не всемогущ и проигрывает Заботе. Стихотворение «Ціхі вечар» открывается традиционной колыбельной мамы:
Ходзіць сон у цёплых ботах -
Светла-сіні, залаты.
Апускаецца дрымота,
Засынай хутчэй і ты!
Спі, Галінка!
Но девочке не спится, и далее эстафета заботы передается от нее кукле, от куклы — зайке, а в результате каждый находит работу: «Мама шые Галі блузку, // Галя — ляльцы фартушок, // Лялька вяжа рукавіцы». Элемент фантастики в идиллической картине тихого вечера дополняется антропоморфизацией Сна, который не в силах выполнить свое предназначение:
Сон ступае сам не свой.
Ён ківае галавой:
- Неспакойныя часіны!
Клапатлівыя жанчыны!
Гармоничность картины мира безусловно способствует тому, чтобы естественно и непринужденно стать элементом эстетического сознания ребенка. В ней, например, послевоенное строительство, меняющее облик знакомых мест («А вы пазналі?»), сочетается с призывом к самостоятельности и творческому восприятию мира, исходящим из уст ровесника, а не взрослого («Мой каляндар»):
Прачынаюся на золку,
Свет я разглядаю,
Фарбы тыдня я ў вясёлку
Яркую збіраю.
А, па-твойму, як?
Выглядае ўсё іначай?
Так малюй, як сам убачыў!
Новая эмпирика разворачивается в поэтических образах и картинах, обращенных к сознанию взрослеющего ребенка через исторический опыт старших.
Вот на фоне цветущего июня, первых летних звуков и сияния солнца, которое «для ўсіх над замлёю — адно» и готово светить буквально всем и всему, «толькі не жорсткім ракетам сляпым», возникает другой звук — обращение к людям с призывом о мире, дружбе и сохранении памяти об ужасах войны, терзающей матерей даже во сне:
Людзі, вы помніце здань Хірасімы?
Сняцца жанчынам пакутныя сны
Там, дзе навек засталіся малымі
Дзеці вайны… («Чэрвень»).
Эпохальное расширение картины мира происходит благодаря введению коллективного образа детей, возвещающих «Мы - дзеці дружбы, мы — дзеці Міру!» («Беражы зямлю і неба»).
Их сопровождают знаки войны, портреты солдат, не вернувшихся с фронта, отсюда ранняя ответственность за мир:
Мы самі будзем берагчы
І кожны кут, і кожны лісцік -
Ад цемры вечнае начы,
Адкуль няма нікому выйсця.
Понятно, что картина мира детских поэтов советского времени лишена явных библейских и христианских реминисценций, свойственных дореволюционной литературе. Однако в свете интертекстуальности видно, что картина мира Эди Огнецвет при всем ее соответствии кодифицированной картине превосходит ее, если, к примеру, обратиться к словам пророка Исаии о прозревших народах, которые «перекуют мечи на орала, и копья свои — на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Ис. 2:2-4).
Сказанное подтверждает правоту Юлии Кристевой, отметившей, что «всякое слово (текст) есть такое пересечение двух слов (текстов), где можно прочесть по меньшей мере еще одно слово (текст)». Но это также объясняет притягательность советских лозунгов о мире и единстве всех народов.
Конечно, мир и дружба, способные объединить все человечество, пока что миф, но миф желанный как «философия общего дела» у Н. Ф. Федорова, особенно если он, хотя бы частично, находит подтверждение в реальной действительности.
Послевоенная картина жизни белорусского народа наряду с защитой мира от войны включала интернациональную дружбу. Соответственно и детская литература начинает «жить» в этой интернациональной картине мира.
Заметим, что поэтизация интернационализма являлась давней традицией советской литературы. Достаточно вспомнить строки Михаила Светлова из стихотворения «Гренада», вложенные в уста героя: «Я хату покинул, // Пошел воевать, // Чтоб землю в Гренаде // Крестьянам отдать. // Прощайте, родные! // Прощайте, семья! // «Гренада, Гренада, Гренада моя!»
И печальное: «Мы, будучи пионерами, тоже пели и верили, жаль, что опять обманули» (Герман Глыбин, из интернет-комментария к исполнению песни).
В поэзии Э. Огнецвет послевоенный ребенок знакомится со странами и народами не только по книгам. Так, девочка воспринимает Латвию через созвучие латышских слов со словами белорусского языка и встречу культур:
Па сцяжынках, у лясным зацішку,
«Бульба» скача ўсё далей, далей.
Слухаю маленькую латышку -
І сама спяваю весялей («Край сяброў маіх»).
Узбекистан появляется в поле зрения мальчика через ауру доброты узбекского гостя, навестившего своего белорусского друга, который помогал восстанавливать жилье после ташкентского землетрясения:
Павеяла бавоўнаю,
Таполямі, вясной,
Павеяла, галоўнае,
Узбекскай дабрынёй
(«Узбекскі госць»).
За всеми стихотворениями Эди Огнецвет встает образ Беларуси, доброй к своим и чужим детям, которых она не разделяет. Так в лагере «Зубрёнок» встречаются дети, пострадавшие в Армении от землетрясения, а в Беларуси — от чернобыльской радиации.
И здесь от имени Беларуси слово берет автор:
Сосны раскажуць, як месяц за месяцам
Іншым дарылі і радасць, і сілу,
Як «Зубраня» своім сонцам і месяцам
Ціхіх чарнобыльскіх дзетак лячыла…
Добрымі сэрцамі свету адроджаны,
Ўзнімецца край ваш ад самых карэнняў.
Вас абдымаю, як двойчы народжаных,
Дзеці Арменіі, дзеці Арменіі! («Дзеці Арменіі»).
Картина мира Эди Огнецвет явно инфантоцентричная. В ней нет взрослого резонера, слово принадлежит детям ХХ века, которые говорят от своего имени. Однако есть в ней и другое - содружество детей и взрослых, служащих детям достойным примером. По сравнению со сверстниками из XIX века их картина мира претерпела изменения: значительно расширилась, но при этом сохранила гуманистический пафос, присущий детскому фольклору и детской литературе прошлого.
Классика потому и называется классикой, что она всегда современна, способна вписаться в иной исторический контекст.
Такова и поэзия для детей Эди Огнецвет. Она не однотипна, хотя и ориентирована, не будем кривить душой, на картину мира советского времени, укрепляемую и транслируемую творчеством других детских писателей.
Зато после знакомства с ней дети XXI века лучше поймут прошлое родственников, переживших жестокую эпохальную трансформацию своей картины мира в 90-е годы, и специфику нынешней.
Р.К.